По наследству. Подлинная история

Бенджамин повесил снимки мозга на освещенный экран позади своего письменного стола, велел мне подойти к экрану и посмотреть снимки вместе с ним. Отец покорно сидел рядом с Лил, держа в руках листок со списком вопросов, доктор тем временем, понизив голос так, чтобы его слышал только я, обводил пальцем очертания опухоли на снимках, показывая мне, как она разрослась. Строго говоря, сказал Бенджамин, это не опухоль мозга. Скорее всего, она возникла как опухоль лицевого нерва, увеличилась до теперешних размеров и не только давила на ствол мозга, но и проросла сквозь кость в заднюю стенку носоглотки. Мейерсон предполагал, что операция займет от восьми до десяти часов, и сказал, что такие операции поставлены на поток. Теперь же мне сообщили, что операция займет скорее часов тринадцать-четырнадцать и будет проводиться в местах с обильным кровоснабжением и иннервацией — в «рискованной области», сказал доктор.

— Вы хотите сказать, что такая операция невыполнима? — спросил я.

— Вовсе нет, — сказал Бенджамин так резко, словно я усомнился в его компетентности. — Выполнима, почему же невыполнима.

Когда мы оба вернулись на свои места, отец сказал Бенджамину:

— Доктор, у меня в вашей клинике есть друг. У его зятя была такая же опухоль, ее облучали. И после облучения опухоль исчезла. Я не говорю, что это решит все мои проблемы или решит их навсегда. Мне бы всего только пару годков…

— Мистер Рот, — доктор был сама деликатность, — я не знаю, подействует ли облучение, так как не знаю, какого рода ваша опухоль. А чтобы это узнать, мне дополнительно нужна компьютерная томография в аксиальной проекции — она покажет, что происходит как в костях, так и в мозгу. Затем мне понадобится биопсия опухоли. Ваша, скорее всего, относится к одному из трех видов опухолей; определить, какого она вида, сэр, и что вам рекомендовать, я смогу только после биопсии.

— Понятно, — убитым голосом сказал отец.

— Биопсию производят при помощи иглы, — объяснял доктор. — Эта процедура займет не больше часа. Я бы рекомендовал вам после биопсии остаться на ночь в больнице, чтобы мы вас понаблюдали. А на следующий день вы уедете домой.

— Куда втыкают иглу? — спросил отец, и тон его говорил, что он не даст себя истязать, покуда ему не объяснят что к чему.

Прямолинейность отца и не угасший в нем, невзирая на возраст и предстоящие испытания, боевой дух, видно, подкупили бывалого нейрохирурга и даже пробудили в нем сочувствие. Излагая историю своей болезни, отец не раз отклонялся от темы — рассказывал случаи из своего ньюаркского детства семидесятипятилетней давности; подспудный смысл его повествования, судя по всему, был таков: за годы, проведенные на Ратжерс-стрит, он приучился смотреть на вещи реалистично и готов к выпавшим на его долю испытаниям. Он с жизнью связан давно, давным-давно одной веревочкой, и пусть Бенджамин об этом не забывает.

Каждую историю — про то ли, как он не дал спуску ирландской шпане из-под Ньюарка, или про то, как он после школы работал в кузне своего родственника, — доктор слушал с любопытством и нетерпением равно, благодушно пережидая, пока отец подкрепит свою мысль примером, и только тогда возвращал его к насущной теме. Потом обстоятельно объяснил отцу, как, введя иглу через нёбо, достанут частичку опухоли и так далее, шаг за шагом.

— А облучение? — снова спросил отец, и тут в голосе его прорвалось отчаяние.

— Биопсия определит, воздействует ли на такого рода опухоль облучение. Шанс всегда есть, хотя, принимая во внимание, какого размера опухоль и как давно она у вас, он не слишком велик.

— Понимаю, — сказал отец. — Мне бы всего года три-четыре…

Доктор кивнул: он все понимал как нельзя лучше. Первоначально отец просил год-два, но не прошло и нескольких минут, а он уже просит три-четыре, заметил я. Отец явно проникся доверием к Бенджамину с его внушительной, патрицианской внешностью — куда до него хаймишер[30], приземистому доктору Мейерсону, при том, что тот вдобавок предложил не ввести иглу в нёбо, а нечто куда более кардинальное. Мне пришло в голову: посиди мы в кабинете Бенджамина еще день-другой, отец в конце концов преодолел бы страх накликать своей греховной жаждой жизни беду похуже той, которая на него свалилась, и выложил бы доктору свое заветное желание — прожить не жалкие три-четыре года, а вообще пересмотреть этот вопрос: «Я — мальчишка из иммигрантского района — достиг определенного положения, а ведь я даже средней школы не кончил. Но я никогда не отступал, никогда не падал духом, не говорил: сдаюсь. Я был верен жене, предан Америке, гордился тем, что я — еврей. Я дал двум отличным парням возможности, каких не имел сам, и прошу только то, что заслужил, — прожить еще восемьдесят шесть лет. Да с какой вообще-то стати, — спросил бы он Бенджамина, — человеку умирать?» И, разумеется, имел полное право задать такой вопрос. Дельный вопрос.

— Иглу, — говорил отец, — ввести иглу — это не опасно?