По нью-йоркскому времени

Трудно было поверить, что этот высокий, хорошо сложенный, на вид – уверенный в себе мужчина, в действительности сейчас был растерянным и окончательно выбитым из колеи. Он цеплялся за внешние старые повадки и манеры, улыбался в разговоре, был вежлив, но все это было лишь фасадом, маской, скрывающей лицо отчаявшегося человека. В последние недели смутно, помимо его воли, его даже стала посещать мысль о самоубийстве…  

ххх

Машины впереди снова остановились. От красных фар, то вспыхивающих, то гаснущих, болели глаза. Михаил злобно выругался, ударил по рулю. Нервы его были разболтаны до предела. Ему опять захотелось напиться и завалиться спать.  

Он съехал с шоссе и покатил по «проселочной» дороге.  Вокруг – невысокие домишки, разбитые трактора на заснеженных лугах. Во всем сквозит бедность, скудость. Глубинка «имперского» штата Нью-Йорк.   

– Вот наказание!

Дорогу перегородила снегоуборочная машина, возле которой работали мужчины в комбинезонах.    

Михаил пошарил по карманам и, не найдя сигарет, вышел из машины и попросил у рабочих закурить.

– Такого бурана в наших краях не было лет пятнадцать, – сказал бородатый здоровяк, протягивая ему пачку. 

Гремели молотки. Рабочие набивали на шины новые хомуты для цепей.

Михаил сделал пару затяжек, отошел в сторону. Присмотрелся. Впереди, метрах в двадцати, темнела фигура человека. Из-за снежной пелены сложно было распознать, кто – мужчина или женщина – лопатой разгребает сугробы. Вот поскользнулся и упал.   

– Hi, – cказал Михаил, подойдя. – Do you need help? (Вам нужна помощь?) 

– No… no… – ответила она не очень решительно.

– Do you speak Russian? – спросил он, почти уверенный, какой родной язык у незнакомки.

– Да, я говорю по-русски.

Одета она была во все черное: грубое пальто, длинная юбка. Непонятно: американская глубинка, убогие фермы, и вдруг – русская. Жена какого-то фермера, что ли?

– Я в церкви чистила подсвечники перед праздниками. Днем снег сыпал слабо, хотя и обещали буран. Я решила, что успею все сделать быстро. Вышла из церкви, а тут такое… Хорошо, что отец Лавр дал лопату. Он бы мне помог, но он болеет.

Все это она рассказывала, стоя чуть позади, а Михаил тем временем расчищал в сугробах путь к нескольким двухэтажным домам, в которых светились окна.

– Здесь что, есть русская церковь?

– Да. Здесь когда-то жила колония русских иммигрантов. Многие старики поумирали, дети разъехались, а церковь осталась. Может, вы отдохнете? – спросила она виновато.

Он вытер рукавом вспотевший лоб. Интересно, какое у нее лицо? Нос, кажется, с небольшой горбинкой. Тонкие губы. Глаз почти не видно под отворотом шапочки. 

– Вы здесь живете? – спросил он.

– Да. У нас здесь – сестричество, монашеская община.

Надо же – русские монахини на севере штата Нью-Йорк! И еще: в его представлении русские монахи и монахини – угрюмые, нелюдимые, старые. И вдруг… эта женщина – молодая, красивая, улыбчивая. Что-то трогательное в ее простых словах. Что-то беззащитное в ее жестах. 

Заурчало, загудело – разметая лопастями снег, поехала уборочная машина. Они оба повернулись спинами к дороге, наклонившись, прикрыли головы от летящих на них снежных комьев.

– Настоящий обстрел. Но мы выжили, – пошутил он.

Она засмеялась.

– Вас как зовут? – спросил он, решив, что не уедет отсюда, пока не поможет ей.

– Сестра Мария.

– А меня Михаил. Вы откуда родом?

– Из Киева.

– Надо же, земляки. То-то слышу знакомый говор. 

Они уже продвинулись на треть, снег здесь был уже не такой глубокий, расчищать стало легче. Но Михаил зачем-то старался прорубить дорогу пошире и расчистить до самого асфальта.   

– А мне этот буран нравится, – сказала она. – И знаете, почему? Потому что он нарушает заведенный порядок жизни. Напоминает человеку, что от него не все зависит, что на всё Воля Божья.

Он остановился, удивленный ее словами: в снежном буране увидеть Волю Божью?

А она, подобрав подол юбки, сделала несколько шагов к кусту. Сорвала пару веточек:

– Это калина. Хотите попробовать? – и передала ему веточку с красными ягодами. 

Ягоды были кисловатые, терпкие, с мягкими косточками.

И почему-то захотелось ему, чтобы она опять, утопая по колено в снегу, так же по-бабьи подобрав подол своей длинной юбки (есть в этом движении что-то волнующее), пошла к этому кусту… 

– Вот и прорыли тоннель.    

Они стояли у дома, дверь которого была закрыта.

– Спасибо, – она ступила на крыльцо. Замерла в нерешительности. – Подождите минутку. Мне нужно кое-что спросить у старшей сестры, – и скрылась за дверью.

Расчистка снега его хорошенько разогрела и взбодрила.  

...Тишина. Вокруг ели, редкий кустарник. Наклонившись, он выковырял пальцем комки снега, забившегося в сапоги.

На втором этаже вдруг погасло окно. Михаил вздохнул. Все. Пора домой. Сделал доброе дело. Бог зачтет. Хмыкнув, нахлобучил шапку на глаза. Но почему-то не уходил.    

Скрипнула дверь.  

– Входите. Старшая сестра разрешила. Да входите же!

В просторной прихожей у стены стоял старый буфет, на вешалке висели женские пальто. Обстановка здесь чем-то напоминала дачную, если бы не иконы на стенах и не разложенные на столах коробки с крестиками и свечами.