По обе стороны экватора

Давайте задумаемся, почему случилось так, что, если истерический диктаторский режим Гитлера просуществовал двенадцать лет, а Муссолини находился у власти двадцать три года, Салазар сумел удержать свою страну в кулаке целых четыре десятилетия. Разумеется, главной причиной этого долголетия фашизма за Пиренеями (кстати, в Испании диктатура Франко просуществовала лишь немногим менее — 36 лет) является специфичность политической ситуации и социально-экономических условий. Но в определенной степени оно было обусловлено и личными способностями Салазара.

Не буду подробно анализировать систему взглядов и концепций этого человека, который, если цитировать его почитателей, «навел в стране порядок», «вырвал Португалию из предреволюционного хаоса» и «обеспечил народу стабильность и процветание». Свою историческую миссию Салазар сформулировал в афористической фразе: «Если мы не сделаем революцию сверху вниз, то она поднимется против существующего порядка снизу вверх». Вот некоторые из его идей, высказанных в 1928 году в момент прихода к власти. Он следовал им всю жизнь: «Необходимо осуществить великую революцию в наших политических нравах и административном аппарате, пребывающем в состоянии кризиса. Эта революция, необходимая и неизбежная, либо будет осуществлена в рамках порядка, как мы того хотим, либо она произойдет в атмосфере хаоса…

Я являюсь сторонником — и это известно всем — строгой политики сбалансированного бюджета… Политика жертв — это наказание, ниспосланное стране за ее ошибки и проступки.

Политика, которую я исповедую, основана на страдании и служении».

(…Интересное и очень многозначительное совпадение: залив кровью страну, задушив с помощью своих друзей Гитлера и Муссолини республику, каудильо Франко обратился к нации 31 декабря 1939 года с патетическим призывом, который, если отбросить фразеологию и обнажить суть, весьма напоминает салазаровское кредо: «Нам нужна одна Испания, единая, сплоченная. Необходимо покончить с ненавистью и страстями, разбуженными недавней войной. Но покончить не либеральничаньем в виде чудовищных губительных амнистий — это обман, а не акт милосердия.

Надо соблюдать заповеди Христовы об искуплении страданием, нужно заставить виновных раскаяться. Кто думает иначе, тот глупец или предатель».)

Эти высокие, восхищавшие многих западных экономистов и политологов салазаровские формулы на практике сводились к весьма простому способу достижения «революционных» целей: надев ярмо жесточайшей эксплуатации на трудовой народ и под демагогическим предлогом «политики жертв» и «наказания за прежние ошибки» лишив его справедливой компенсации за свой труд, Салазар гарантировал промышленникам — их прибыли, банкирам — высокие проценты, латифундистам — чуть ли не самые дешевые в Европе крестьянские руки, обывателям из «средних слоев» — период относительного благополучия, которое выглядело тем более заманчивым на фоне охваченной огнем войны остальной Европы. А достигалось это казавшееся прочным и все же рухнувшее «благополучие» за счет не только высасывания соков из трудящихся, но и безжалостной эксплуатации Анголы, Мозамбика, Гвинеи-Бисау и других «заморских территорий».

Он был весьма своеобразным диктатором, этот «доктор Салазар». Во-первых, он совершенно не походил на традиционного «вождя», образ которого немыслим без пламенных речей, нескончаемых военных парадов и факельных шествий. В отличие от «братьев по крови»: Гитлера, Франко, Муссолини, Пиночета или Сомосы, Салазара никто никогда не видел в военном мундире, он никогда не стремился взять в свои руки маршальский жезл. Мало того, он старался до минимума сократить свое участие в публичных церемониях и помпезных манифестациях. Для этого у него был марионеточный президент адмирал Америк Томаш, тупой и тщеславный любитель светской жизни, которого португальцы прозвали «разрезателем ленточек». А Салазар мало говорил, редко появлялся на людях, был сдержан и сух, вел замкнутый образ жизни. Ему были чужды завывающие сиренами автомобильные кортежи, мотоциклетные эскорты, почетные караулы, высокие трибуны, развевающиеся штандарты и гремящие барабаны. Он был выше этих «маленьких слабостей» сильных мира сего. «Я полагаю, — сказал он однажды, — что у меня есть по крайней мере одно достоинство: я умею служить, когда я обязан служить».