По обе стороны экватора

Даже сейчас, когда я пишу эти строки спустя два десятка лет после той феерической — другого слова не подберешь! — поездки по Салвадору, меня вновь охватывает сладкая волна восторга и изумления. Я вновь переживаю то неожиданное потрясение от встречи с этим тропическим городом, пропитанным соленым запахом моря. Из калейдоскопа впечатлений память выхватывает самые яркие кадры: шумный и грязный рынок Меркадо Модело, где в маленьком ресторанчике «Мария де Сан-Педро» Зора угощала нас экзотическими шедеврами байанской кухни, сдобренными нестерпимо острыми приправами. Вспоминается библиотека монастыря Святого Франциска, где мы окунулись в затянутый паутиной, запорошенный пылью мир XVII века с его необъятными фолиантами на гигантских пюпитрах, с древним глобусом, черепом на столе и сухой чернильницей, из которой торчало гусиное перо. Потом была «Школа капоэйры» — маленький спортзал, точнее говоря — не очень большая комната, в которой мы наблюдали урок древней африканской борьбы, превратившейся в последние годы в любопытную смесь танца и спортивного состязания. А вечером — за городом, в большом деревянном бараке, освещенном неверным светом десятков свечей, хоровод кандомбле — языческого культа, пришедшего в Баию вместе с черными невольниками из Африки.

И на следующий день после этого фейерверка впечатлений пришли мы вновь в дом на улице Алагоиньяс, чтобы — наконец-то! — побеседовать с «местре», как уважительно зовут там, в Бане, сеньора Жоржи. «Местре» — это синоним понятий «маэстро», «учитель», «мастер».

Остановившись перед дверью 33-го дома по улице Алагоиньяс, Виталий строго посмотрел мне в глаза и отечески напомнил:

— Старик! Тебе, я надеюсь, хорошо известны нормы журналистской этики. И ты знаешь, что за интервью сюда приехал я. А ты приехал со мной. И поэтому, пока я буду беседовать со стариком, ты обязан хранить гробовое молчание. А уж потом, когда я отыграю свои вопросы, тогда ради бога: можешь спросить у него что-нибудь и для себя, чтобы и у тебя появилось право сказать когда-нибудь в одном из твоих опусов, «как рассказал мне однажды Жоржи Амаду»…

Виталий сказал это и нажал кнопку звонка. И мы опять были встречены тепло и приветливо. Прошли в гостиную, сели в мягкие кресла, и я приготовился получить от Виталия еще один урок: поучиться у него искусству ведения интервью. И даже не стал отвлекаться разглядыванием картин и сувениров, хотя и сознавал, что опытный журналист на моем месте успел бы их рассмотреть. Они пригодились бы ему для создания настроения при описании окружающей писателя атмосферы этого дома. Но я не умел еще тогда ловить сразу двух зайцев: слушать интервью, которое ведет Виталий, и глазеть по сторонам. Впоследствии я понял, что, если хочу стать профессионалом, необходимо научиться распределять свое внимание: фиксируя главное, не упускать из поля зрения и второстепенное. А тогда, в доме Жоржи Амаду, я целиком сосредоточился на одном: на беседе Виталия с хозяином дома.

И, с благоговейным трепетом прислушиваясь к диалогу моего коллеги с Мастером, я вдруг почувствовал, что что-то в этой беседе не клеится: интервью получалось какое-то заземленное, будничное. Мне казалось, что все то, о чем спрашивал своего собеседника Виталий, уже было известно и Виталию, и мне.

«На скольких языках изданы Ваши книги?..» — «На тридцати». Мы знали об этом, потому что об этом не раз писали все, кто до нас встречался с Жоржи Амаду. «Каковы тиражи Ваших книг в Бразилии и за рубежом?» Ответ и на этот вопрос не был для нас новостью: даже небывалые по бразильским представлениям тиражи книг Жоржи Амаду на его родине уступают астрономическим тиражам его романов в Советском Союзе.

«Каковы Ваши творческие планы?» — спрашивает Виталий. И сеньор Жоржи отвечает, что вообще-то он не любит говорить о будущих книгах, ибо сам не знает, какой получится у него книга, до тех пор, пока не поставит точку в конце последней главы. Но сейчас он может ответить на этот вопрос. Ибо очередная книга почти готова. Это не роман. Это книга о Баие. Нечто вроде эссе. Гимн родной земле. Там будут фотографии Флавио Дамма, — одного из известнейших бразильских фотографов. И рисунки Карибе — «одного из лучших наших художников, может быть, самого байанского художника, хотя он, как это ни покажется странным, по происхождению не байанец и даже не бразилец: родился в Аргентине, по приехал сюда, стал бразильцем, живет у нас в Баие, и трудно найти другого художника, который так чутко и зорко чувствовал бы и понимал нашу землю».

— Как, простите, имя этого художника? — переспрашивает Виталий.

— Ка… ри… бе…

Виталий пишет, показывает написанное сеньору Жоржи, Мастер проверяет, утвердительно кивает головой. А меня начинает распирать злость: зачем писать все это в блокнот? Не лучше ли было бы воспользоваться магнитофоном? Микрофон, бывает, поначалу пугает и сковывает людей, но к нему быстро привыкают, через пять-десять минут собеседник перестает обращать на него внимание, и беседа идет плавно, человек охотно раскрывается перед тобой.