— Не очень. Они такие наблюдательные маленькие хитрецы, все понимают, все замечают, до всего докапываются какими-то своими, детскими путями. Иногда даже не поймешь — как, откуда, а они все знают. Удивительно. А твоя Марго как? Поговорили вы с ней?
— Только и делаем, что говорим, а все почему-то не можем сдвинуться с места.
— Вот видишь, и тут мы братья, любим мы с тобой сложности, просто спасу нет. Но ты не горюй, хочешь, я тебе такой белый костюм отгрохаю, что все женщины разом от тебя отпадут, у меня и материальчик есть подходящий. Когда у тебя день рождения? Вот я тебе к дню рождения и подарю, хочешь?
Хорошо было у Валентина. Яблоки в потемневшей, поблекшей листве сада стали виднее, подросли, налились, одни побелели, другие зарумянились, и в свежем вечернем воздухе, и в слишком прозрачном небе заметен был уже перелом лета. Что-то изменилось в наших отношениях, мы говорили свободнее, проще, без проверок и иносказаний, и ласково поглядывали друг на друга, и улыбались друг другу ободряюще, братья как братья. Мне не хотелось домой. Но дети вертелись вокруг Валентина, дергали его за руки, им не терпелось скорее получить его в полную свою власть. И я наконец-то поднялся. Они всей семьей провожали меня до калитки, даже веселая кокетливая теща. Маленький, всеми забалованный Сашка лез мне на руки, у него шатался передний зуб, и он все время раскачивал его двумя пальцами. Ему хотелось скорее вступить в период линьки, стать взрослым и получить всю полноту взрослых прав. Сколько заблуждений сразу для такого маленького человечка. Мы долго стояли у калитки, смеялись, и болтали, и мои новые племянники льнули ко мне, и все были ко мне добры. Какой я был богатый, счастливый человек в этот вечер. И в то же время было мне печально, и больно, и тревожно оттого, что столько времени упущено было зря, и страшно, что так и не успею вскочить на подножку уходящего уже, все набирающего скорость поезда.
Домой я пришел уже в темноте. Марго возилась на кухне.
— Пойди поешь, — сказала она суховато, но мирно.
— Спасибо, я уже ужинал.
— Ну, смотри…
Я вернулся в комнату, плотно прикрыл за собой дверь и сел к телефону. Ни на что я особенно не рассчитывал, мало надежды было вот так сразу в субботний вечер застать Машу дома. Но чудо свершилось, она сама взяла трубку.
— Это ты, Юрочка? — спросила удивленно. — Волнуешься?
— Нет, не особенно.
— Вот и правильно, волноваться совершенно нечего, у меня все в порядке, не пью, не курю, вот даже режим соблюдаю, не позже одиннадцати ложусь в постельку — словом, забочусь о здоровье нашей дочери.
— А ломаешься зачем, Маша?
— Я не ломаюсь, скорее себя ломаю, оказывается, не так это просто.
— Вот видишь, месяца не прошло, а ты уже заговорила о сложностях, еще ведь не поздно кончить всю эту странную историю.
— Нет.
— Маша, что ты замолчала, Маша? Не хочешь, и не надо. Мне ведь тоже интересно, что там у нас с тобой получится. Если бы ты не была такая железная, я бы, может быть, даже на тебе и женился…
— Нет.
— Да что ты заладила: «нет» и «нет»? Можешь поговорить со мной нормально? Все-таки я отец твоего ребенка, должен быть в полном курсе дел.
— Ну это мы еще посмотрим, какой из тебя получится отец! А вообще-то молодец, что позвонил. Просто я сейчас капризная. В моем положении полагается капризничать, вот я и стремлюсь извлечь максимум удовольствия. Между прочим, можем на Преображенку смотаться на той неделе, хочешь?
Я подумал немного.
— Нет, Маша, теперь, пожалуй, уже не стоит к этому возвращаться, куда это нас с тобой заведет? Тут уж или всерьез идти друг к другу навстречу, или…
— Пойти навстречу — это значит избавиться от ребенка?
— Нет, это значит подумать о настоящей семье, а избавиться от ребенка — это второе «или».
— Ни то и ни другое.
— Жаль. В таком случае всем нам троим здорово не повезло.
— Послушай, Юра, а разве нельзя, чтобы все оставалось, как было?
— Как было, больше уже не будет, некогда, время наше прошло.
Она засмеялась:
— Неправда. Мое время только еще начинается, Юрочка, может быть, вообще я — первая ласточка. Вот увидишь, все это очень просто, удобно и современно. Ну как же ты не понимаешь, только свобода делает человека счастливым!
— Не понимаю. Ты мне звони, если что. Просто звони…
В трубке тоненько пищал отбой, а я все еще держал и держал ее возле уха. Неужели я действительно готов был даже жениться на Маше ради этого не существующего еще ребенка? Наверное, нет, скорее всего, я прекрасно понимал, что практически почти ничем не рискую, делая ей это полупредложение. Какая же все это была печальная история! Мне было жалко Машу, эту умненькую хорошенькую девушку, нелепую жертву эмансипации. Как это все случилось с ней? И все-таки не это, не это было главное. Через обычный набор представлений, обозначавших для меня Машу, пробивалось теперь что-то новое, удивительное и драгоценное — только еще предощущение первого позднего отцовского чувства, которое я давно уже жаждал испытать.