По ошибке (СИ)

Нацу нахмурился, сильнее сжав телефон. Слова ничего не значили. Всего лишь чья-то мысль, но почему-то она не хотела покидать его голову. Как назойливая муха, жужжащая у самого уха и не дающая покоя. Ее невозможно было отогнать, невозможно было убить и оставалось только мириться.

- Сэр, ваш кофе, - пробормотал бариста, поставив перед Нацу высокий пластиковый стаканчик. – С вас пять долларов.

Муха на мгновение затихла. Нацу встрепенулся, протянув молоденькому пареньку оплату и, захватив свой заказ, запахнул пальто, выбежав на улицу и на ходу отпив напиток.

Нью-Йорк посетил первый снег. Синоптики разводили руками, говоря о неожиданных сюрпризах, аномалиях и прочей чепухе, к которой парень особо не вслушивался. Сейчас его волновал лишь вкус лунго, в котором было слишком много амаретто.

На Бродвее все проходило в сумасшедшем ритме. В последнее время Нацу перестал высыпаться и из-за этого, порой, засыпал в самых странных местах: стоя в очереди за кофе, между рядами на пыльном полу в театре, на мягкой груди Дженни, которая крепкой пощечиной и громким смехом отбивала весь сон. Он перестал ориентироваться во времени из-за чередующихся дневных и ночных репетиций, целой серии фотосессий и съемок промо-ролика, прочтения в миллионный раз сценария, выслушивания все новых и новых поправок и наставлений по поводу той или иной сцены. В который раз он пел «Come What May», смотря в наполненные слезами глаза Дженни, и в который раз Гилдартс Клайв качал головой, говоря то, что он слышал в последние сто семьдесят три раза:

- Не то.

Самые ужасные слова, которые подобно удару под дых, звучали так отчетливо и громко, разносясь эхом по пустому залу театра «Гершвин», что Нацу приходилось лишь в сто семьдесят третий раз сжимать зубы и начинать выступление заново, чтобы в сто семьдесят четвертый раз услышать те же слова.

Гилдартс говорил:

- Ты не можешь быть с женщиной, которую любишь всем сердцем!

Он сжимал в руках листы со сценарием, смотря прямо в глаза актеру:

- Эта любовь приносит тебе боль!

Он закрывал глаза, будто мысленно становясь на место Нацу:

- Она все для тебя, и эта песня - твой способ сказать ей, что что бы ни случилось, какие бы преграды не стояли между вами, вы будете вместе. Несмотря ни на что!***

Странная, которую я ненавижу. 16:05.

Ты не актер. В этом проблема. Ты певец, и твоя стихия – микрофонная стойка, гитара в руках, орущие фанаты и музыка, но никак не тишина театрального зала и воспроизведение в жизни чьей-то чужой истории. В этом случае, я думаю, тебе просто следует применить свой жизненный опыт. Ты ведь хотя бы раз любил? Попытайся вспомнить каково это. Каково просыпаться с кем-то по утрам, заботиться об этом ком-то, ловить улыбки и взгляды. Вспомни переполняющее тебя счастье. А потом… потом вспомни боль от расставания. Думаю, Кристиан чувствовал нечто подобное, когда не мог быть с Сатин. Что-то среднее между безграничным счастьем и болью утраты.

Нацу усмехнулся, устало посмотрев в свое зеркальное отражение. Любил ли он? Конечно. Любил и нежно, и страстно. Любил приносить Лисанне цветы по дороге в школу, пытаясь скрыть красные щеки за показной безразличностью. Любил петь приторно-романтичные серенады Мелди под палящим солнцем Лос-Анджелеса, вызывая на ее лице широкую улыбку с неглубокими ямочками на щеках. Любил страстно целовать Флер, сжимая в руках ее огненно-красные волосы.

Любил невинной подростковой любовью. Любил нежно с горечью сомнений. Любил страстно, сметая все на своем пути.

Любил и был любим.

Вот только его сердце было целым и невредимым. Лисанна не ответила на его чувства. Мелди распрощалась с ним мимолетным поцелуем в губы. А Флер… Ха. Они просто поговорили. Так обыденно, будто сели попить их традиционный полуденный чай с жасмином. Не было ни криков, ни скандалов, ни битья посуды. Не было ни слез, ни депрессии, ни даже традиционного следующего по всем канонам разговора на тему: «Я больше никого никогда не полюблю». Возникал закономерный вопрос, а любил ли он когда-нибудь?

Нацу знал ответ. Смотрел на корпус телефона, который притягивал взгляд подобно мощному магниту, и понимал, что уже давно знал ответ на этот чертовски глупый вопрос.

И он не знал, что делать. Он вновь впустил ее в свою жизнь и позволил сделать вид, будто ничего и не было.