По осколкам разбитого сердца

— Ни мне, ни моим родителям Маша не сказала. Галина Васильевна поделилась этой новостью с моей матерью. Родители очень хорошо общались и после нашего с ней разрыва. Машу увезли в роддом, а ее мать прибежала к нам просить помочь купить билеты в Томск, тогда и рассказала, наверное, на эмоциях. Раньше-то не было интернета, покупали билеты в кассах. Очереди, толкучка — это полбеды, билетов могло просто не быть. У нас была дальняя родственница, работавшая в аэропорту. Ей позвонили, объяснили ситуацию, она помогла, чем смогла.

— Пап, почему тогда тебе не сказали сразу, если знали?

— Галина Васильевна просила их не говорить, хотя бы пока Машу с ребенком не переведут из реанимации… Но не сложилось.

— Их держали в реанимации два месяца?

— Стас, я не знаю! Да и какая уже разница, сколько они там находились. Теперь никого из них нет рядом с нами… Я бы все отдал, чтобы Машенька и Степа жили, пусть даже не со мной. Знать, что они есть и хотя бы изредка иметь возможность их увидеть, это дорого стоит…

В комнате повисла гнетущая тишина. Мы сидели раздавленные каждый своим открытием. Я мельком посмотрела на Стаса, машинально отметив, что это уже его третья сигарета. Он даже не замечал, как едва заканчивая одну, сразу брал следующую.

— Милый, может, не стоит ТАК курить?

Стас поднял на меня непонимающий взгляд, как бы спрашивая: "А что не так?".

— Ты куришь без остановки. Тебя настолько угнетает тема разговора? — и придвинулась к нему, нежно обняв.

— И да, и нет. Меня просто убивает ситуация в целом, — затушив окурок, Стас прижал меня к себе сильнее и, зарывшись рукой в волосы, поцеловал в висок. Прикосновение было очень нежным, словно крылья бабочки. Помолчал немного, и не глядя на отца, спросил: — Ты ездил его на похороны?

— Что за вопрос, Стас? Конечно, ездил. И я, и мои родители… Маша на кладбище была словно тень, да и потом, собственно тоже. Она не замечала ничего и никого вокруг. Смотрела, но сквозь людей. Позже узнал, что ей кололи успокоительное… лошадиными дозами. После похорон и поминок ближе к вечеру, приехал к ним на квартиру, но в дверь позвонить так и не решился. Простоял час на лестничной клетке и ушел… Всю ночь просидел возле их подъезда на лавочке, а утром Николай вышел и попросил оставить уже его жену в покое, и дать, наконец, возможность им с Машей пережить это горе… А на прощание, протянул несколько фотографий и ушел не оглядываясь… Тогда я почувствовал себя чужим человеком для Маши. Свое горе мне переживать было не с кем.

Анатолий Александрович полез во внутренний карман пиджака и достал конверт. Бережно, я бы даже сказала, что почти любовно, с благоговейным трепетом открыл его и аккуратно достал склеенные пожелтевшие снимки. Молча раскладывал их на столе перед нами.

На первом кадре мама была беременная. От неожиданности я даже вздрогнула. Смотрела на ее фото, а видела себя. Мы так были похожи. Во вторую беременность мама не фотографировалась. Отец рассказывал, что со мной она ходила еще хуже, чем со Степой, и в тот момент им было не до фотосессий, доносить бы. Стас тоже оценил изображение, судорожно выдохнув. Следующий снимок — мама со Степаном в палате. Держит его на руках и улыбается. Третье и последнее фото — это крупным планом улыбающееся личико моего братишки. Все фотографии состояли из кусочков, склеенных на скотч.

— Зачем порвали снимки? — задала интересующий меня вопрос.

Анатолий Александрович смотрел на фотографии, молчал и нежно гладил их. По его щеке скатилась одинокая слеза.

— Это мать сделала? — предположил Стас.

— Да… Я ей запрещал заходить в свой кабинет, а тут отвлекся и не закрыл сейф, лишь прикрыл дверцу. Вышел-то буквально на несколько минут. Вернувшись, нашел эту тварь с фотографиями в руках. Лицо перекошено гримасой ненависти… Она что-то орала, не очень помню что именно, а потом начала их рвать. Первый раз в жизни я был на грани…

— Я помню, ты тогда ее чуть не ударил.

— Нет, Стас, — сжал руки в кулаки. — Я ее тогда чуть не убил… Лишь случайно заметил тебя возле лестницы на второй этаж, это меня немного и отрезвило.

Филатов-младший встал с дивана, подошел к окну и раскрыл его настежь и снова закурил, смотря в ночное небо. Что же его так мучает? Я никак не могла понять, но при его отце спросить не решалась.

— Дальше.

— Что дальше-то, Стас?

— А ты хочешь сказать — это все? А как же твои слова о том, что позже объяснишь ненависть Галины Васильевны, вернее, ее первопричину. Хотя, если честно, после всего того, что произошло это уже более чем достаточно на негативное отношение к нашей семейке.

— Тебе было чуть больше двух. Ты тогда жил с моими родителями…

— Кстати, тоже очень животрепещущий вопрос для меня теперь, в связи с открывшимися обстоятельствами… Почему я при живых-то родителях жил у бабушки с дедом до семи лет? Не гостил, не приезжал на выходные, а именно жил!