По острию греха (СИ)

— Я могла забеременеть, — прикрыв глаза, обхватываю Дамира руками за талию. — Не от тебя.

— Даже если так, ребёнок не виноват, — его ладони успокаивающе проскальзывают по спине, над накинутой Анисимом шалью. Макушку согревает тёплое дыхание. — Я буду оберегать вас до тех пор, пока буду дышать.

Мы с Дамиром разговариваем до самого рассвета: о прошлом, о настоящем и о будущем, которое больше не пугает неопределённостью. Новый день приносит с собой уверенность и это непросто слова, а треск горящих в костре масок и акварельных рисунков в багровых тонах. От прошлого, конечно, никуда не деться, но оно больше не имеет власти над нашим общим будущим.

Я соглашаюсь вернуться в нашу с Алексом квартиру только лишь для того, чтобы забрать свои вещи и окончательно перебраться в усадьбу, где так нежданно негаданно дождалось меня моё тихое счастье.

Эпилог

Как-то октябрьской ночью два года назад я всерьёз поверила, что закрываю глаза, проживая свои последние секунды. Сегодня я просыпаюсь от щекотки. Быстрые мазки кисти пробегают вдоль тонких рубцов что-то вырисовывая на круглом как шар животе.

— Ты почему нам спать мешаешь? — спрашиваю мужа, улыбаясь при виде его сосредоточенного лица.

— Кое-кто уже давно проснулся. Толкается, — Дамир тянется через меня, чтобы отложить на прикроватную тумбу пестреющую всеми цветами радуги палитру. — Так не терпится взять нашу девочку на руки.

— Уже скоро, — скашиваю глаза на расписанный полевыми цветами живот. — Боюсь, ты всё-таки умудришься её разбаловать ещё до рождения.

— Счастье не просто красивое слово, само в руки не упадёт. Я решил над ним поработать. Видишь: ромашки, клевер, васильки… вот же! Стрекозе крыло забыл. Пусть малышка уже сейчас чувствует нашу любовь. — он прячет взгляд за опущенными ресницами, снова беря в руки кисть.

— Щекотно, — невольно хмурюсь, задевая пальцами бледный шрам на его виске. Вечное напоминание о том, как едва не разрушилось наше маленькое общее счастье. — Знаешь, меня не покидает ощущение, что ты хочешь мне что-то сказать. Что-то такое, что тебя беспокоит… и, скорее всего, не понравится мне. Это так?

— Вчера пришло письмо на твоё имя. От Алекса, — Дамир откашливается, стараясь скрыть звук переломившейся в его руке кисти. — Тебе нельзя нервничать, но я не могу решать за нас обоих. Не хочу снова становиться тем, кем был до тебя.

— Сожги его, — касаюсь губами скользнувшей по моему лицу ладони. — Алекс пусть и дальше тренирует силу убеждения на сокамерниках, а нас ждут дела поважнее. Сегодня ведь открытие твоей галереи.

— Тогда выбирайся из-под одеяла, соня, — Дамир бодро и с явным облегчением срывает с меня одеяло. — Мои две музы должны успеть привести себя в порядок.

Пересуды за его спиной давно уже стихли. И всё же Стрельников так привык жить отшельником, терзаясь незаслуженным чувством вины, что перебороть это вышло не сразу. Впрочем, жить как в последний раз он не перестал. Однако теперь это проявляется не столько в неуправляемом вихре эмоций, сколько в стремлении не откладывать на потом ни один миг нашего счастья.

Никаких надежд на пресловутое «вот однажды…».

Только бесперебойная работа над «сегодня, здесь и сейчас».