По острию греха

Движения становятся рваными, темп сбивается… Одновременная разрядка сотрясает тело в конвульсиях от быстрых хаотичных сокращений внутренних мышц. Тяжёлое дыхание смешивается с невнятной пустотой. Он в последний раз прикасается к моему плечу — уже не губами, а дуновением холодного воздуха.

Он просто сон, развивающийся по одному и тому же сценарию…

— Просыпайся… — шепчет он звонкой песней жаворонка.

Мою безупречную семейную жизнь из ночи в ночь отравляют похожие сны. И нет от них спасения ни в усталости, ни в снотворных, ни в заботливых объятиях реального мужчины, которого я поклялась любить под куполом божьего храма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слишком

Наш с Алексом дом слишком красив, чтобы быть уютным. Его карьера психолога требует слишком много времени, чтобы оставлять силы на общий досуг. И, наконец, наш брак слишком безупречен, чтобы глаз не спотыкался о мельчайшие трещины. Жаль это вездесущее «слишком» не распространяется на семейное счастье.

Говорят, любовь живёт три года. Так вот, у нашей любви есть все шансы не дотянуть до переломной даты. В одночасье этот союз стал настолько ослепительным, что мы практически разучились смотреть друг другу в лицо. Каждый будто бы замкнулся в себе и отчуждение день ото дня становится только явственнее. Как бы я ни старалась, как бы не стремилась создать семейный уют — ничего не получается.

Алекс во всём винит излишек свободного времени, а моё недовольство считает чем-то по-женски поверхностным и умильным. Несправедливо, учитывая, что меня и на день не выпускали из золотой клетки, сначала строгий отец, затем он сам. Впрочем, аргумент муж выдвинул тоже убедительный — не распыляйся попусту на пути к мечте. А мечтаю я написать бестселлер, но пока только регулярно смешу своих немногочисленных читателей.

— Юния, ты здесь?

Вздрогнув, поднимаю глаза от тарелки с овсяными хлопьями, в которой по-хорошему должно бы уже свернуться молоко от гнёта моих мыслей.

— Да, конечно… Извини, задумалась.

— Снова не выспалась?

— Есть такое, — свожу колени, чувствуя, что всё ещё дрожу от наслаждения. Безумие какое-то. Нужно проконсультироваться по поводу снотворного. Должно же быть такое, чтобы принял одну таблетку и никаких тебе неловких сновидений. Неохота краснеть перед мужем за вымышленные измены.

— Почему не пришла? Я всегда тебе рад в своей спальне.

Не сомневаюсь. Мне не с кем сравнивать, но двенадцать лет разницы совсем не сказываются на нашей интимной жизни. Скорее наоборот — равнодушная сторона в ней как раз таки я.

— Я заказала шикарный комплект нижнего белья. Обязательно зайду… но только уже завтра вечером, — добавляю, вспомнив про критические дни.

И да, решаю не напоминать, что каждый раз после совместного сна Алекс ещё несколько дней ходит с жуткими кругами под глазами. А случаев таких было целых три: наша первая брачная ночь, его тридцатипятилетний юбилей на прошлой неделе и день, когда умер мой отец. Три — уже слишком много для совпадения. Мы оба единственные дети в семье, не привыкшие делить даже такую мелочь, как общий матрас. Раздельные спальни в нашем случае вынужденная мера.

— Не нужно, милая.

Алекс задумчиво перелистывает свой еженедельник. Делает какую-то запись. Ни эмоций в голосе, ни пояснений. Понимай как хочешь.

— Как это — не нужно?

Где-то глубоко в душе шевелится неприятный холодок, потому что за последний месяц Алекс пренебрегает мной не единожды. Нет, он не задерживается на работе, всегда трезв и не благоухает чужими духами. Просто мыслями постоянно где-то далеко. Почти даже не улыбается: либо задумчив, либо откровенно хмурится.

— Послушай, Юния, я долго думал над нашей проблемой. Ты слишком молода, чтобы ценить заботу. В твоём возрасте ещё хочется громких признаний и ярких поступков, а для меня уже важнее перед сном проверить, не уснула ли ты с открытой форточкой.

— Алекс, что ты такое говоришь? — порывисто встаю из-за стола, чтобы обнять мужа сзади и спрятать лицо в его густых каштановых волосах. — Я люблю тебя, слышишь?

Внутри меня непередаваемая смесь раскаянья и нежности. В такие моменты становится особенно стыдно за свои сны. Ведь Алекс действительно хороший. Отец разбирался в людях, иначе узнав, что неизлечимо болен, не доверил бы Стрельникову поддерживать и оберегать меня; не передал бы будущему зятю свою клинику, свой опыт, свои знания.

— Это жизнь, дорогая. Со временем люди перестают ценить и замечать то хорошее, что когда-то полюбили друг в друге, — произносит он ровно без упрёка, но с отчётливым подтекстом, что я попросту с жиру бешусь. — В этом нет твоей вины.

И снова — ровно, без эмоций, будто с одним из своих пациентов говорит. Алекс неплохой, просто его сдержанность порой граничит с холодом.

— Я отлично помню, как и за что тебя полюбила, — едва сдерживаюсь, чтобы не впустить в голос раздражение. Иногда так хочется простого тепла, чтобы крепко обнял, закружил по комнате, зацеловал, а не снова разглядывал мои мозги под микроскопом.