По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Они познакомились летом, когда Мошкина перевели в комнату, где кроме него, Храпцова, жили Боярский и Коровин. Своим пьянством Мошкин надоел всем — и на работе, и в общежитии, а жильцы той комнаты пользовались репутацией благонадежных. Нельзя сказать, чтобы они не выпивали, такое бывало по праздникам или с получки, но на работе — никогда. И Мошкин — маленький, шустрый — стих. Прошел месяц. В июле, на День Военно-Морского Флота, он притащил вдруг четыре бутылки портвейна и сказал, что как моряк не может не отметить этот праздник. Сели вчетвером, выпили по стакану, потом по второму, третьему. Вспомнили военную службу, работу после увольнения в запас. Мошкин, оказалось, плавал на большом рыболовецком траулере. Захлебываясь, он рассказывал о том, как ходил в загранку, бывал в Канаде, в Штатах, в Южной Америке, прибарахлился, купил японский магнитофон и никогда не считал деньги. Их хватало и на рестораны, и на девочек, и даже на то, чтобы матери отправить. Когда приезжал домой — пил с друзьями, ходил на рыбалку, а в конце последнего отпуска так загулял, что едва добрался до Мурманска, к тому же без документов. С судна списали. Пришлось вернуться к матери, в село. Работать в колхозе не хотелось. Тянуло море. Продал магнитофон, кое-что из барахла, пожил·., как человек, еще несколько дней, и оказался на мели. Дойдя в своем рассказе до этого места, Мошкин воскликнул: «А что значит мель для моряка?! Эх, братишки!..» Он взял гитару, стал перебирать струны. Потом спросил: «План курили когда-нибудь?» — и запел:

Под планом родился,
Под планом крестился,
Под планом пошел воровать,
Под планом, друзья,
в Микуньлаг забурился
Положенный срок отбывать.

Он пел и другие блатные песни, а в промежутках рассказывал, как в лагере, куда попал за кражу лодочного мотора, научился курить эту дурь. По его словам, он прожил на баланде два года, освободился и, получив паспорт, приехал сюда.

Мошкину посочувствовали. Он предложил выпить еще и куда-то убежал. Вернувшись с бутылкой, плеснул из нее на тарелку немного прозрачной жидкости и чиркнул спичку. Вспыхнуло синее пламя: «Первак!» К Храпцову Мошкин особенно благоволил — наливал ему первому, больше, чем другим, и все приговаривал: «Ты самый здоровый, пей, семь футов тебе под килем!» Когда и эта бутылка оказалась пустой, Мошкин встал: «Давайте по корешам, ребятки!» Все пожали друг другу руки. Он собирался сбегать еще, но Боярский и Коровин усадили его и пригрозили, что уйдут, если он не послушает их.

Мошкин действительно был отменным рыбаком. Егерь давал ему лодку, он уплывал на ней в заводи, где рыба сама шла к нему. Храпцов тоже любил рыбачить и часто составлял ему компанию. Уху они варили на противоположном, лесистом берегу. Но что за уха без выпивки? Как-то, подвыпив, Мошкин снова заговорил о своей былой жизни и, указав на видневшийся вдалеке магазин, сказал: «Давно приглядываюсь к нему. Охраны никакой. Приходи и бери, что хочешь». Храпцов промолчал, а про себя подумал: «Пьяный, болтает невесть что, или дурак — ведь второй срок заработает». Не получив ответа, Мошкин о магазине больше не вспоминал, но при следующей рыбалке вновь завел о нем разговор: «Чисто

можно сработать, на самом высоком уровне. Только подождать надо, когда река замерзнет… После работы беру бутылку, слегка поддаю, но больше изображаю. Прихожу в общежитие и лезу на глаза к коменданту или дежурному. Те: «Мошкин, ты опять пьян», — и в милицию. До полуночи лежу в камере, потом кричу дяде Васе, чтобы в туалет выпустил. Он уходит к себе, а я — к Сильве. Переобуваюсь у нее в резиновые сапоги, на случай, если применят собаку, беру рашпиль и — к магазину. Вынимаю стекло в пристройке, отжимаю замок в двери, что ведет в торговый зал. Вот и все. Только некому на стреме постоять да барахло принять. Ты не согласишься?» Храпцов не согласился. Он не был авантюристом, привык жить честно и Мошкину советовал жить так же — ведь один раз уже обжегся!

Но Мошкин не успокаивался. Как-то пошли вместе в баню, снова выпили. Мошкин прилип, как лист от веника: «Я сделаю все сам. Чего боишься? Не докопаются. Алиби железное. Кто докажет, что, сидя в милиции, я обокрал магазин? Вещи донесешь до того места, где вода выступает. Я подойду туда, приму чемоданы, мы разойдемся, собьем след. Вещички я спрячу на другом берегу, возле развалин баньки, а когда стихнет шум — начнем потихоньку толкать… Соглашайся, дурак! Твою безопасность гарантирую, а сгорю — сам отвечу, тебя не потащу».

Храпцов, глядя на маленького Мошкина, начинал чувствовать себя трусом. А тот все подливал масла в огонь: «Очко играет! Эх ты, буйвол! Не трусь! По рукам?» — и протянул ему свою ладонь. Храпцов нехотя пожал ее: «Ладно». Они расстались и в течение некоторого времени не возвращались к этой теме.