По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Дядя, буки купет…

Парень с любопытством смотрит на него.

— Простите… купите букет, — извиняется Глеб.

Парень опускает в ладонь Глеба несколько монет, и вскоре мы уже хрустим вкусными конфетами.

…Наступает лето. Жизнь идет, как и прежде, но взрослые все чаще говорят о войне, о том, что фашисты собираются напасть на нашу страну. Мы начинаем вооружаться. В потайном месте, в Сосновке, делаем самопалы, льем свинцовые пули к ним, из игрушечных глобусов мастерим бомбы, шнурки для ботинок начиняем серой от спичек и превращаем их в бикфордовы шнуры.

— Ты никому не скажешь? Поклянись, — как-то говорит Глеб и достает из кармана брюк плоский, завернутый в тряпку предмет:

— Браунинг, в подвале нашел. Только, кажется, неисправный — спусковой крючок не двигается…

Он пытается отвести затвор назад. Это ему удается. Я вижу, что бойка на затворе нет, и говорю:

— Брак, не стреляет!

— А как бы его починить? — спрашивает Глеб.

Он досылает затвор вперед и пытается сдвинуть с места спусковой крючок, но у него ничего не получается. Засунув браунинг в карман, Глеб уходит домой, а через некоторое время говорит мне, что его нашел и забрал отец.

…На первом этаже Глебкиного дома несколько комнат занимает женское общежитие. Туда ходят солдаты. Не может быть, чтобы в такое тревожное время их отпускали командиры! С наступлением темноты мы подкрадываемся к окнам, заглядываем в них. Солдаты сидят на кроватях без ремней, в расстегнутых гимнастерках и обнимают девчонок. Глеб барабанит по стеклам и кричит:

— Тревога! Тревога!

Мы прячемся в кустах. Солдаты выскакивают на крыльцо, приводят себя в порядок и бегут в часть.

…Июль 1941 года. Война все-таки началась… Мы видимся реже. Я уезжаю в первую эвакуацию вместе с детским садом, в котором работает мать. Нас размещают в деревне недалеко от станции Угловка, что между Ленинградом и Москвой. Проходит месяц. Немцы продвигаются как раз в этом направлении. Эвакуированные возвращаются в Ленинград, и вот я снова в своем доме. Мне хочется повидать Глеба, однако на улице гроза, дождь льет и льет. Наконец, раскаты грома стихают, появляется солнце. Я выбегаю во двор. Воздух напоен запахами трав и цветов, с кончиков мокрых листьев свисают, переливаясь всеми цветами радуги, капли. Они дрожат, падают, на их месте вырастают и начинают сверкать другие… Откуда-то издалека доносится полонез Шопена. Наверное, это играет мать Глеба. Я тороплюсь, но странное дело: по мере моего приближения к их дому аккорды звучат все тише и тише и умолкают совсем. Я стучу в знакомую дверь, мне никто не открывает: в комнате никого нет…

В августе — вторая эвакуация, на этот раз далеко на северо-восток. Голодно, силы тают с каждым днем, и в школу ходить становится все труднее. Продуктов, которые мы получаем на месяц по карточкам, до войны хватило бы на неделю. В сумерках, чтобы никто не видел, мы с матерью выходим за город и под снегом отыскиваем капустные кочерыжки.

Весной мама пишет в Ленинград письмо, надеясь найти кого-нибудь из знакомых. Я прошу ее узнать о судьбе Глеба. Приходит ответ: Глеб остался в окруженном городе, возил на каком-то складе уголь, а потом исчез. Я не могу поверить, что Глеба нет в живых. Мне кажется, что он просто пропал без вести и когда-нибудь мы непременно встретимся.

После войны я вернулся в Ленинград, поступил в Университет и, окончив юридический факультет, стал следователем.

Однажды мне пришлось побывать в Архангельской области. Закончив работу, я зимним вечером приехал на станцию Плесецкая, зашел в небольшой зал для пассажиров, где у печки грелись несколько* мужчин и женщин, взял билет и в ожидании поезда на Ленинград вышел на перрон.

Прогуливаясь по его скрипучим доскам в стороне от заваленного снегом, плохо освещенного станционного здания, я любовался звездным небом. Вскоре вдалеке послышался протяжный гудок локомотива и почти одновременно с ним — металлический шелест колес. Через несколько минут я уже шел по коридору купейного вагона, отыскивая свое место… Вдруг из полутемного купе меня окликнула женщина:

— Дима!

Я узнал ее сразу:

— Ляля!

— Ты как здесь оказался?

— Возвращаюсь из командировки…

— А я в Архангельске читала лекции. Вот так встреча!

Несмотря на позднее время, мы наперебой стали рассказывать друг другу о жизни, работе и однокурсниках.

— Слушай, сегодня я прочитала потрясающую корреспонденцию, — сказала мне собеседница. Она порылась в кипе пахнущих типографской краской газет и подала одну из них. — На, возьми, потом почитаешь…