По остывшим следам

– За ту кражу в Казани полагается двенадцать, за побег еще пять, за попытку вооруженного ограбления магазина в условиях чрезвычайной охраны, плюс пятнадцать, за сопротивление полиции при задержании, плюс десять. Итого, сорок два года каторжных работ. Судьи ничего суммировать не станут, а сразу выпишут бессрочную. Припомнят ваше святотатство жуткое и церемониться не захотят. По прибытии на каторгу, тут вы правы, пожизненное заменят на двадцать лет. Амнистии и манифесты на вас распространяться не будут. Если доживете – еще пятнадцать на поселении в отдаленных местностях Сибири. Итого, тридцать пять годов. Вам сейчас сколько, тридцать? Вернетесь в Казань шестидесяти пяти лет от роду. Веселая перспектива, нечего сказать.

Чайкин сверлил сыщика взглядом:

– Вы чего от меня хотите, господин коллежский советник?

– Да правды, чего же еще. А вы считаете себя умнее всех. Вот и допрыгались. Бриллиантов теперь вам точно не видать.

– Каких еще бриллиантов?

– Тех самых, с риз от похищенных вами икон. Сколько там, на сто пятьдесят тысяч? Даже если барыги сделают скидку, сумма все равно солидная. На всю жизнь хватит. Кому-то, только не вам.

– Не понимаю, о чем вы, – отрезал вор. – Бриллианты украла полиция при обыске, у них ищите камни.

– Будет, будет. Кто их взял, околоточный надзиратель Тутышкин? Или полицмейстер Панфилов?

– Я откуда знаю?

– Если бы было так, как вы говорите, укравший камни вышел бы в отставку. Уехал бы куда подальше и там внезапно разбогател. Купил бы трактир или доходный дом либо положил бы крупную сумму в банк. Никто из чинов казанской полиции, что вел ваше дело, в подобном не замечен.

– Хитрые, время тянут!

– Два года прошло, и до сих пор тянут? Полноте, господин Стоян. Я же не считаю вас за дурака. Уважьте и вы меня. Давайте говорить, как умные люди.

– Ну?

– Камни, конечно, на руках у ваших сообщников. Полагаю, вы сами вручили им ценности, опасаясь ареста. И уговор меж вами таков: сбегу – заберу, а вы пока караульте. Взамен за услугу вы обещали сообщникам не выдавать их.

Чайкин слушал молча, сохраняя невозмутимость.

– Почему же не забрали свою долю, когда бежали из Мариуполя? Или ребята от вас прячутся? И пришлось с голоду ювелирный магазин в Ярославле ломать. Будучи владельцем целого состояния.

У клюквенника глаза стали злые-презлые, однако он по-прежнему молчал.

– Но теперь все переменилось, – продолжил сыщик. – Вы сделали ошибку, когда залезли в магазин. Огромную ошибку, и она будет стоить вам жизни. Бриллианты теперь вам не отдадут, ибо можете поставить на себе крест. Или рассчитываете сбежать снова? Это навряд ли.

– Почему? – нехотя поинтересовался Чайкин.

– Сейчас поясню: меня к вам послала государыня. Ни больше ни меньше.

Лыков замолчал, но вор будто и не удивился и ждал продолжения.

– Она предлагает пять тысяч любому за открытие иконы. Не хотите воспользоваться таким случаем?

– Где ж я ее возьму, эту икону? – ухмыльнулся клюквенник. – Комов обещает, с него и спрашивайте. А я не могу обещать того, чего в мире не существует.

– Даже так?

– Вы хотели говорить, как умный с умным, – напомнил Чайкин. – Значит, читали судебные бумаги. Что я тогда заявил? Кража икон – не мой грех. Максимов, чувашин[14], упер, а с меня спрашивают! Где я вам образ возьму, если я его в глаза не видел?

– Варфоломей Андреевич, все же вы меня не слушаете. И продолжаете прикидываться дурачком. Зря, ей-богу. Я продолжу про государыню. Именно она послала меня сюда. Точнее, она повелела провести повторное дознание. Не верит, что Богоматерь сгорела в железной печке. Признайтесь, вы ведь сожгли там вторую икону, Спасителя. Так? И приклад от Богородицы, с бархатом и гвоздиками.

Чайкин по-прежнему не произносил ни слова. Лыков кивнул:

– Не хотите говорить. Ну, слушайте, почему вам никогда не удастся новый побег. Ее Величество сжалится, если вы вернете икону. Облегчит вашу участь, даст, может быть, денег. Снимете грех с души, хотя, кажется, для вас это не имеет значения. А вот ежели вы не откроете, у кого образ, тогда ваше положение станет безвыходным. Потому что царская чета обидится. Им очень нужна эта икона! И вина на вас, и по бумагам, и по совести. Откажетесь – каторга в самой страшной тюрьме. Следить будут так, что о побеге и мечтать не придется. Сгниете в рудниках. А бриллиантами вашими воспользуются другие люди, которые в храм не лазили, в суде не были, кайлом не махали. Разве это справедливо?

Чайкин понурил голову. Алексей Николаевич ждал. Сейчас или никогда? Кто знает?.. Но клюквенник – человек с характером. Если речь Лыкова не подействовала, то придется уйти ни с чем. Видимо, вор еще не до конца потерял надежду, что сообщники вытащат его на волю. Тогда ничего не попишешь…

Так и получилось. После минуты размышлений Чайкин-Стоян поднял голову, глянул на сыщика с вызовом и дерзко заявил:

– Не понимаю, о чем вы. Ищите иконы у Максимова.

– А может, у Василия Шиллинга? – в лоб задал вопрос коллежский советник.