По остывшим следам

– Где чудодейственная икона Казанской Божьей Матери? – сразу заговорил о главном сыщик.

Арестант сделал вид, что опешил:

– Да я… Да мы…

– Ты мне, Васька, нервы не канифоль, – сурово оборвал вора коллежский советник. – Говорю, как есть. Дела ваши, всех, кто стащил икону, очень плохи. Очень!

– Да я не крал…

– Молчать!!! Молчать и слушать. Ты влип, дурак, по самые уши. Государыня императрица повелела разыскать священный образ во что бы то ни стало…

– Так он же в печке сгорел.

– А вот Ананий Комов показывает обратное.

Тут Шиллинг действительно растерялся:

– Как обратное?

– А вот так. Икону сожгли только одну, менее ценную – образ Христа Спасителя. А Богоматерь продали. По словам Комова, ты был третьим в их шайке. И привел с собой четвертого, который заранее нашел покупателя. Поделили добычу вы так: чудотворный образ покупателю, а ценности с риз – вам. Когда запахло жареным, Чайкин жемчуг и золотой лом спрятал, а основное богатство – бриллианты – передал на хранение твоему дружку. На днях в Александровский централ выехал следователь. Как только он возьмет у Комова показания, тебе уже не отвертеться. Не арестный дом светит на четыре месяца, а каторга на всю десятку. Ну? Будешь говорить?

Васька был поражен:

– Как же так, ваше высокоблагородие? Ведь поклеп! Я чем хошь поклянусь, что не был в их шайке.

– Кто поверит клятвам вора? Учти, мы все равно доищемся до правды. Но тот, кто нам поможет, получит снисхождение. А тому, кто врет и путает следствие, – конец. Не хочешь жизнь себе облегчить – твое дело. Пожалеешь, ан поздно будет.

– Да спросите хоть у Федора! Не было там меня!

– С Чайкиным я третьего дня в ярославской тюрьме беседовал. Он уже допрыгался – накрутил себе грехов на бессрочную каторгу.

– Черт с ним, его грехи. Вы у него про меня спросите.

– Спросил. Чайкин не подтвердил, врать не стану. Но так лицом дернул, что все понятно сделалось. Он тебя не назвал. Но лишь потому, что надеется когда-нибудь сбежать и получить назад свои бриллианты.

– Вот, не назвал же!

Лыков продолжил:

– Ты для него посредник. К тому, четвертому, у которого камни. Но бежать Чайкину уже не суждено, он сдохнет на каторге. За то, что этот гнус сотворил, прощения нет. Ты, может, тоже надеешься на его смерть? Помрет Федор, а камни тебе достанутся? Дурак. После слов Комова упакуют Васю Шиллинга в рудники. И ценности все, на сто пятьдесят тысяч, присвоит тот, чье имя ты не хочешь называть. Справедливо это будет?

Вор съежился, запахнул халат и вжал голову в плечи. Так он просидел минуту, потом встряхнулся:

– Ваше высокоблагородие! Дайте день-другой подумать. Тут голова в ставку идет, не ошибиться бы.

Алексей Николаевич предполагал такой ответ. Поэтому он смерил арестанта испытывающим взглядом, будто бы размышляя, а потом ответил:

– Хорошо, думай. Завтра опять встретимся. И смотри, не разочаруй меня.

Шиллинга увели. Лыков приказал смотрителю:

– Глаз с него не спускать. На работы не водить. И… – Тут он взял Доленгу-Грабовского за пуговицу: – …самое главное – доставьте мне его переписку.

– У нас это строжайше запрещено!

– Доставьте, доставьте. В ваших же интересах. Мы найдем сообщников, и получится, что с вашей помощью. Дело на контроле у самого государя. Вам все понятно?

– Вон оно что… – прошептал пораженный смотритель. – Я и предположить не мог…

– Ну, теперь мы поняли друг друга?

– Так точно, господин коллежский советник. Теперь да, уж я постараюсь. А то четвертый год служу, и все без чина.

Лыков с Делекторским поехали в полицейское управление. По дороге казанец спросил:

– Вы нарочно его отпустили подумать? Чтобы он вывел на сообщников?

– Правильно, – подтвердил питерец. – Грамотно рассуждаете, Никита Никитич. Не думали о карьере сыщика?

– У нас нет сыскного отделения.

– Скоро будет. Готовится реформа. Если сейчас начнете осваивать это дело – а оно интересное и требует ума и таланта, – то будете первый кандидат.

Делекторский задумался или только сделал вид – Лыков не понял. Околочный явно не собирался пускать в свою душу посторонних.

На Воскресенской они расстались. Лыков сказал:

– Давайте встретимся здесь через два часа. Будьте в партикулярном платье. Привыкайте – мы, сыщики, мундир надеваем редко. Только когда начальство зовет холку мылить.

Делекторский пропустил мимо ушей «мы, сыщики» и спросил:

– Что у вас в планах?

– Пройдемся по местам, где развивалось дело Чайкина. Богородицкий монастырь, Академическая слобода, губернская тюрьма. Хочу поглядеть на все своими глазами.

– Но зачем? – Надзиратель не скрыл раздражения.

– Проще вести дознание, если побывал на месте.

– Даже спустя два года?

– Даже так.

Делекторский пожал плечами, козырнул и ушел. А коллежский советник поднялся к полицмейстеру.

Васильев был не один. Напротив него сидел губернский секретарь Ловейко, а у стола с бумагами в руках расположилась молодая женщина в деловом черном костюме. Алексей Николаевич догадался, что это знаменитый вольнонаемный письмоводитель полицейского управления. Точнее, письмоводительница.