По памяти и с натуры

Ну ладно, расскажу по порядку. Только давайте сразу условимся: вы об этом никому ни слова. Договорились? А то могут узнать у нас в Трифоновке, получится сплетня, и мне неприятно будет, и вам тоже не сделает чести, если окажется, что вы все толкуете про бедную женщину, которая ни в чем не виновата. Ведь так? Я говорю не про себя, а про Галю Никитину. Ну, моя подружка, Галя. Из-за нее я все это затеяла. Ага. Приехала сюда, отпуск брала, стратилась… Между прочим, Галя даже не знает ничего. А если она узнает, я прямо подумаю на вас, что это кто-нибудь, которые здесь сидят, кто-нибудь не выдержал и натрепался. Так что вы учтите!

Ой… Так у вас трудно в Москве. Я сошла с поезда — толпища такая… У нас в Трифоновке на станции сроду столько народу не бывает за целые сутки, сколько тут с одного поезда высыпалось. И вещи у меня тяжелые: я же гостинцы привезла моей тете Шуре. И потом обратно тоже надо кое-что купить: например, тюлю на занавески в Трифоновке нипочем не достать. Опять же чулки со швом никакого цвета тоже у нас не продают. Ну, никакой цвет. Ты чулок наденешь, а нога все равно будто голая. Так красиво получается. У Клавки Хомутовой есть такие чулки, так все ребята от нее не отходят на танцах. Надо же! Мне без этих никаких чулок возвращаться нельзя. Вот я иду в этой толпище с поезда, меня все бодают чемоданами, да корзинами в тесноте, и я сама чуть не угробила одного дядьку, который мне попался под верхний угол моего чемоданища на повороте с платформы… (Показывает, как это было.) Я уж думала, меня прямо в милицию. Ан ничего: и дядька покачался, покачался, отдышался и потопал себе дальше.

А я пошла прямо в справочный киоск. В киоске спрашиваю: как мне найти Ковалева? Эта тетка отвечает: в Москве Ковалевых три с половиной тысячи. Я ей тогда: мне нужен Ковалев Николай Иванович. А она: Николаев Ивановичей Ковалевых у нас двести сорок человек. Я ей: который мне нужен Ковалев, он инженер и ему тридцать два года. Она: так бы и говорили! Покопалась, покопалась, по телефону куда-то позвонила. В общем, дала мне адрес.

Ладно. Еду по адресу. А ехать мне трудно: я же в Москве первый раз. Куда ехать, на чем ехать — неизвестно. И кого ни спросишь, каждый дает другой совет. Один говорит: на автобусе. Другой советует на метро. Третьему кажется, что надо трамваем… Даже подрались из-за этого на скверике два пенсионера. Ага. Я у них спросила тоже: как добраться? Так они так разгорячились, что один пенсионер другому заехал в ухо. «Нет, кричит, это по Садовому кольцу, а ты врешь, как всегда, путаник, шизофреник — вот ты кто!» А третий пенсионер стоял тут же и засвистел в милицейский свисток, чтобы их разнять… Я поскорее с этого сквера подалась подальше.

Ладно, не буду рассказывать, как я до него добралась, до Ковалева. Факт такой, что нашла улицу, нашла дом, нашла корпус, нашла подъезд, нашла этаж, нашла квартиру. Позвонила. Открывает мрачная такая тетка, посмотрела сердито… А когда я сказала, что к Ковалеву, она аж зашипела. Думаю, сейчас укусит! Но ничего, рукой махнула на дверь: там, дескать, Ковалев, и уползла к себе. Я стучусь. А из-за двери патефон играет. Заграничная такая пластинка: знаете, певица мяукает печальным полубасом… (Пародирует.) «Муой Муалыш, мюня муучит, я муолчать уж не муогу…». И видать, из-за этого мяуканья стука не слышно. Тогда я поставила свои вещички под вешалку и ка-ак дам кулаком по двери — по-нашему, по-трифоновски. Дверь открылась: сам Ковалев стоит в полосатой пижаме — вот как раньше каторжников одевали, в крупную такую полоску.

— Вы ко мне, малютка?

— Ага.

— Пройдите, крошка.

Я вошла. Смотрю, в комнате у него сплошной модерн: все полированное, все новое, все это на ножках враскарячку. И главное, у самого морда — тоже вроде полированная. Знаете, усики стрелочками, на затылке гривка, на лбу челка. Рассматривает меня, как в музее статую.

— Малютка, я вас не помню.

— Правильно, говорю, мы с вами и не видались.

— А кто вам подсказал прийти ко мне? Эдик?

— Неа.

— Эрик?

— Неа.

— Юрик?

— Неа.

— Неужели — Эллочка?

— Неа. Я к вам от Гали.

— Простите, не помню: какая Галя?

— Ваша жена. Вот какая.

Ну тут он, правда, аж попятился назад. И улыбнуться хочет и не может: боится меня. Но все-таки сглотнул так слюну и говорит:

— Кхм… Очень приятно, садитесь, пожалуйста… Ликеру, может, выпьете или коньячку?

Я говорю:

— По-вашему, я брала отпуск за свой счет, приехала в Москву, чтобы с вами ликеры распивать? Нет, голубчик, я приехала вас спросить: что теперь будет дальше с вашей стороны?

— В каком смысле, крошка?

— Слушайте, бросьте меня называть крошкой. Я такая крошка, которая может поднять и нести сорок килограммов, а то и шестьдесят. Ясно? Ну и вот.

Он, знаете, застенчиво так отшатнулся на всякий случай, но все-таки улыбается мне. А я — ему:

— По-вашему, это правильно, так вот, ни с того ни с сего бросить жену?

— Нет, что вы! Я ужасно горюю! Ужасно! Но что делать, если любовь прошла? Сердцу ведь не прикажешь, правда?..\

— Ну так. К жене прошла ваша любовь. А ребенок при чем?