По памяти и с натуры

Немцы начинают бомбардировку по часам, в десять пятнадцать. У нас оставалось мало времени, надо было спешить домой. На улицах длинные очереди к троллейбусам и автобусам, они уходят переполненные. Чем ближе становилось время бомбежки, тем напряженнее делалась толпа на улице. Нам предстояло пройти несколько кварталов. Люди смотрели на часы, бросали очереди и быстрым шагом, переходящим в бег, направлялись к площади Маяковского. Сумерки сгущались, все поглядывали на небо. Где-то за Белорусским вокзалом зловеще громоздились облака. На площади Маяковского с сухим треском разорвалась ракета, брызги огня на мгновение осветили площадь. После яркого света сразу стало темно. У метро чернела толпа. Мы потеряли у входа еще несколько минут. В это время завыли сирены, мы побежали к ближайшему убежищу в большом девятиэтажном доме новой стройки. Со всех сторон к нему бежали люди.

Несколько поворотов лестницы вниз, и мы в бомбоубежище. Деревянные столбы подпирают перекрытия подвала, заранее внушая чувство недоверия к прочности этого сооружения. Наспех сделанные полати, на полу несколько матрасов. Стены на самом верху прорезаны амбразурами окон, заваленных мешками с землей. Убежище быстро заполняется, дышать становится трудно. Почти тотчас же началась стрельба зениток. Земля хорошо резонирует. Потом минуты напряженной тишины. Люди мало-помалу успокаиваются, тела обмякают, люди начинают засыпать. Их очень много, они плотно прижались друг к другу, образуя сплошной ковер из человеческих тел. Я засыпаю.

Страшный удар потрясает стены, я просыпаюсь оглушенный. Огромный дом ходит как во время землетрясения. Люди вскакивают и инстинктивно выбрасывают для защиты свои руки, такие сейчас беспомощные. Мне кажется, что потолок рушится.

Снова страшный удар. Чугунные ворота с грохотом бьются о стены дома. Взрывная волна действует в дикой ярости против нас, осажденных, как таран. Все бросаются к выходу. Немногие голоса призывают к спокойствию. Проходит пять, десять минут, все понемногу возвращаются на свои места, наступает тишина, лишь изредка прерываемая ударами зениток. Никто не спит, все жадно прислушиваются, не доверяя этому затишью.

Входит дежурный: «Мужчины, выходите, помогите носить раненых». Я и еще несколько человек выходим на улицу. На улице еще совсем темно. Свежий воздух июльской ночи пьянит после страшной духоты. Короткими перебежками мы двигаемся к пожарищу. Перед нами переулок, освещенный неверным розовым заревом. На его фоне стоит наш дом светлым силуэтом. В предрассветном небе аэростаты воздушного заграждения, их два. Рокот мотора, затем тишина и узкий столб огня. Аэростат исчезает, немного времени спустя клочья горелой материи достигают земли. За домом горели в переулке деревянные дома. Нам сказали, чтобы мы шли помогать пожарным. Пожарные от нашей помощи отказались, послали нас подальше.

Девушка вела под руки высокого парня, он был контужен и терял сознание. Девушка плакала, мы с трудом довели его до медпункта.

Светало, воздушной тревоге дали отбой.

Конец июля, слухи самые тревожные, толком никто ничего не знает.

В воздухе кружится пепел, обрывки горелой бумаги. Жгут архивы. В газетах — смоленское направление. Какое? К Москве?

Как-то внезапно началась эвакуация. Нас, группу художников «Окон ТАСС», отправляют на Урал.

Ряды эшелонов образовывают ряд длинных улиц, сливающихся в одну точку на горизонте. Тоскливая, мрачная картина.

Наш состав стоит на станции целый день с отцепленным паровозом, и нет никакой надежды на скорое отправление. Повсюду стирают белье. На вагонной платформе медсестра в гимнастерке танцует под гармошку, танцует невпопад, глаза устремлены в одну точку, лицо совершенно неподвижное. Несколько человек стоят и смотрят. По мосту, перекинутому через пути, непрерывным потоком движутся люди, одетые в ватники, с вещевыми мешками на спине. На станции призывной пункт, в окнах плакаты «Окон ТАСС». Состав вдруг вздрагивает всем телом, кажется, прицепили паровоз, все бегут к вагонам. Над станцией кружит У-2. Весь путь следования эшелона усеян клочьями грязной бумаги. До Перми добираемся за семь суток. В Перми два дня.

Были у Альтманов, они здесь с Кировским театром.

В горсовете оформляют наши документы. Завтра вся наша группа художников получит назначение. Говорят, что в городе никого не оставят. Хорошо бы нас послали в колхоз. О крестьянском труде у меня были самые наивные представления. После восьмидневного переезда в телячьих вагонах, в страшной духоте и грязи, жизнь в колхозе мне представлялась раем.

От Альтманов пошли посмотреть город. На Каме пристань, большой белый колесный пароход и множество мелких судов. На набережной в бывшем соборе музей. Пробежали не останавливаясь по залам. Потом долго сидели в пустынном сквере, на мокрой от дождя скамье. В траве скрюченные желтые листья. Оголенные черные деревья и стаи галок, крик которых тоскливо ложится на сердце. Долго сидели молча.