«По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»

Меня снова потянули – на этот раз кто-то другой.

– Надо бы…

– Похороним, командир. Все сделаем, как надо.

Я возвращаюсь к своему танку, так и не узнав, что за сволочь поспешила спасти свою жизнь, принеся в жертву жизнь девчонки.

Передышка. Скоро поступит новый приказ, и мы снова рванем вперед – этот день, 22 июля сорок четвертого, войдет в историю Великой Отечественной как день, в который от фашистов было освобождено почти семьдесят населенных пунктов Псковского района.

Танки дозаправлены горючим, маслом, пополнен боекомплект. Проверена ходовая, пушки и пулеметы вновь приведены в состояние боевой готовности. Теперь можно немного отдохнуть.

Я уселась прямо на землю около танка, прикрыла глаза.

Подъехала машина, притормозила, громко хлопнула дверца.

– Ребята, почта! – высокий, кристальный голосок.

Это почтальонша Тося, милая миниатюрная девушка.

Короткая передышка, через пару часов в бой, а тут – почта. Это – правильно, письмо из дома перед боем как раз то, что надо. Странно, раньше я считала, что письмо из дому должно расхолаживать солдат. Ведь нахлынувшие воспоминания о доме, о ждущей любимой, о детях, которые подросли и уже не очень-то хорошо помнят своего папку, должно заставлять рваться домой, стремиться всей душой к матери, жене или невесте. И, конечно же, сразу должны возникать мысли о том, как уцелеть в этой проклятой мясорубке, чтобы вернуться и увидеть родные лица… Так должно было быть. Но – нет. После таких писем танкисты еще сильнее рвались в бой, еще яростнее дрались… Хреновый из меня психолог.

– Тосенька, вы сегодня просто ослепительны!

– Шо ты брешешь, Тосенька всегда ослепительна.

– Тосенька, а для меня есть что-нибудь?

– Тосенька, а вот мне никто не пишет… Может, хоть вы пару строчек черканете?

– Маслов, оставь девушку в покое…

– Оставь-оставь, а то Закиров тебе уши пообрывает.

– Зачем пообрывает? Просто отрежет. У него кинжал вон какой острый!

– Ага, он и спит с ним, с кинжалом.

Такое добродушное переругивание, сопровождающееся взрывами хохота, – обычное явление. Тосенька не смущалась. Во-первых, она и сама при необходимости умела поставить нахалов на место, во-вторых, за нее всегда было кому вступиться.

Я прикрыла глаза, и вдруг…

– Товарищ капитан, а ну-ка – танцуйте!

Я?!

Я села. Маленькие сапожки – всегда завидовала девушкам с небольшими ступнями, – топтались около меня, неторопливо приплясывая.

– Танцуйте-танцуйте! Вам письмо!

Письмо? Мне, капитану Губскому, не от кого получать письма: мать, жена и две дочери погибли при бомбежке.

– Ну же, товарищ капитан! – Тосенька притоптывает ногой; в руке у нее треугольник письма.

Я протягиваю руку, и она резко отдергивает свою, прячет за спину.

– Танцуйте, товарищ капитан!

Бойцы наблюдают тихо, молча. О том, что у их ротного погибла вся семья, знают, наверное, все. Кроме, наверное, Тосеньки – она-то здесь недавно.

Я поднимаюсь, делаю несколько движений под звонкое прихлопывание девушки: она искренне не понимает, почему ее никто не поддерживает.

– Держите, товарищ капитан.

Я раскрываю письмо. Красивый почерк, округлый, почерк девочки-отличницы.

«Дорогой папа».

Глаза заволакивает какой-то пленкой. Я смаргиваю, читаю дальше.

«Дорогой папа.

Я знаю, тебе сообщили, что все мы погибли, но это не так.

Когда дом наш разбомбили, мы с Дашкой как раз возвращались из магазина»…

Черт, что ж так режет глаза-то?

Я снова моргаю.

«…из магазина. Дашка все ныла, не хотела идти домой, а я все тянула ее и тянула, а сейчас думаю – зря, потому что бомбежка началась как раз, когда мы были около дома, и осколком Дашке оторвало ручку»…

По лицу что-то течет. Я подношу руку к лицу, вытираю слезы. Я плачу, и мне не стыдно того, что на меня смотрят мои бойцы. Я думаю, настоящему Олегу, на месте которого я сейчас, тоже не было бы стыдно. Мужчины не плачут? Фигня! Есть такие случаи, когда не зазорно плакать и мужику, и этот – как раз из таких. Люди на войне грубеют? Еще одна ерунда! По-моему, в огне, в грязи, в воде как раз сильнее проявлялось именно то человеческое, что было в каждом из нас. Конечно, люди бывают разные, но я именно о тех, кто имеет право называться человеком.

«А я, папочка, – мне стыдно писать об этом, но я, вместо того, чтобы спасать Дашку, потеряла сознание. Нас обеих подобрали и отвезли в больницу, но я две недели не могла прийти в себя. А потом, когда пришла, мне не сразу разрешили тебе писать.

Папочка, миленький, мы с Дашкой тебя очень-очень ждем! Отомсти фашистам за маму и бабушку, и за всех остальных советских людей, и за Дашкину ручку, и возвращайся с победой! Мы тебя будем ждать! Нас взяла к себе тетя Надежда, ты ее не знаешь, она из больницы. Она очень добрая, но ты, папка, все же возвращайся скорее. Любящая тебя дочь Ольга».

– Товарищ капитан, что, плохие новости? – простодушное лицо Тосеньки выглядит обеспокоенным, короткие бровки сведены вместе. Откуда ей набраться такта, девчонке этой – ей от силы лет восемнадцать, а то и меньше.

– Хорошие, – отвечаю я. – Мои дочки нашлись. Они живы.