По поводу доклада о. Михаила о браке

Анализируем привеску пломбы, состав «киота».

Сходит, через посредство священника, благодать на «сочетавающихся» и невидимо (еще бы видимо!) «сочетавает» их в «плоть единую»; после чего оба и становятся: он — не холостым, а «женатым», она — не девицею, а «замужнею». На этом и основаны были фиктивные браки: что, куда бы они ни разъезжались, он «уже женат», а она «замужняя». Напротив, родившая детей без венчания — все «девица», ибо ни с кем не «сочетавалась» через «благодать». Весь позор девиц с ребятами от этого и происходит: не считали бы их «девицами»; как же бы они стыдились истины своего положения? Но вот существует и применяется закон и дозволение, что в тех редких случаях, когда жениху невозможно лично присутствовать при «бракосочетании», по болезни, а еще чаще по невозможности приезда, — а между тем заключение брака (например, по политическим соображениям) очень нужно, и притом нужно безотлага­тельно, то церковью разрешается жениху послать заместителя себя: этот заместитель и становится с невестою под венец… На кого же тогда сходит благодать? На заместителя? Но тогда он бы и «сочетавался» с невестою, делался мужем ее, чт'o церковь отвергает. Нет, невеста становится женою того отсутствующего жениха; но ведь благодать, очевидно же, туда, например в Англию или Францию, не перешла? Она творилась, низводилась здесь, в этот час, в этом месте храма и этим священником. Все «этим», «это» — и никак это не могло относиться к «тому», в Англии. А если бы предположить, что благодать туда, в Англию, перенеслась, то для чего тогда и заместитель, зачем непремен­ное его здесь присутствование, очевидно, можно бы венчать р'oзножительствующих молодых людей, как папа посылает «паллиум» (шерстяную ленту) посвященным в епископский сан без личного явления кандидатов в Рим. Да и, наконец, если «заместитель» возможен в таинстве, то отчего очень болящего или слабого младенца не «заместить» бы здоровым? Отчего не «отпускать» грехи на исповеди, услышав передачу их от друга грешного? Отчего?.. Да явно — все это было бы чудовищным, кощунственным, а в венчании оттого это не кажется таковым, что никакой «благодати» здесь церковь не предполагает сходящею на людей, ничего сакраментального тут не происходит, а есть это просто обряд, наряд; но не хороший, положенный на хорошее, а хороший, положенный на дурное, святое — на грешное, не только в соответствии ему, а в полной с ним противоположности!!!

Да так об этом церковь и учит: о переделке (через венчание) черной вещи в белую.

Проклят брак; трижды священно венчание!

А если бы брак благословен был? — то венчания даже и не возникло бы; или оно осталось бы без значения (пломба около дорогого сукна, киота около иконы).

Вот история и метафизика возникновения венчания.

Не возникло бы его иначе как наряда, одеяния, красоты, эстетики; без всякого сакраментального значения и, конечно, без юридического обязательства; без всякого интереса к нему государства, хотя, может быть, с большою любовью к нему общества и единичных людей. Тут в эту радостную минуту все делается для красоты, красиво. Но это — художество, а не «таинство» и не «закон».

Но действует ли, хотя бы просто как сила доброжелательности, «сочетавающее благословение пресвитеров»? Увы, картина разводов, именно у нас, православных, и у католиков столь сильная (сильнейшая, чем у протестантов, у которых нет «таинства брака», и чем у евреев, где венчание только обряд), показывает, что в венчании содержится скорей какая-то отрицательно-разрушительная сила, темно-скрытая, и она тем действеннее, чем подходят к ней с большей верой в фетишизм ее. Самые холодные браки (признано) — у духовенства, очень скверны они — в крестьянстве, у купцов (грубы, жестоки, частые свары). Я наблюдал — довольно теплы у учителей, у чиновников, которые относятся к венча­нию «так себе». И необыкновенно теплы, почти как у «жидов», — у любя­щих студентов и студенток, вообще «интеллигентных молодых людей», которые любят, женятся, плодятся, приданого не берут; и, увы, на венчание смотрят так же, как духовенство на семью: как на фикцию тяжелую, но неизбежную. Где этого родник? В вечной противополож­ности Бога и кумира; «кумир» обряда занял место Бога; киот — образа; да и еще как занял, кем вмещен туда? Именно он занял по закону и вследствие противоположности, с ненавистью к подлиннику, к вещи, якобы греховной, как святое. Жилец убил хозяина и поселился на его месте: недоброе обитание!

Вот вблизи-то к этому «обитанию» все и рушится в фактической христианской семье. «Психология таинства» — неожиданная, вероятно, для о. Михаила.

***