По поводу одной машины

Наступил следующий день. Новый парень взял под прицел «Авангард». Остановился у края площадки, прислонился к столбу и застыл. Время от времени он расстегивал молнию, доставал черную тетрадь и что-то записывал. Авторучка издали похожа на золотую. Как только «Авангард» останавливается, парень вытягивает из рукава крепкое веснушчатое запястье: засекает время. Хронометр у него тоже золотой — по крайней мере, так выглядит со стороны. Вот остановил, вот снова пустил (Джеппа, торжествующе: «Я же вам говорил, что это — новый учетчик!»). Сделал запись в черной тетради, убрал ее в карман спецовки, снова принялся внимательно наблюдать за работой машины.

Так продолжалось часа полтора, после чего Марианна не выдержала.

— Красная кнопка, — произносит она громко. И еще громче — Тормоз. — Остановив «Авангард», она просит — Будьте любезны, уйдите отсюда.

Парень подводит черту под последней записью, сует тетрадь в карман спецовки, подтягивает молнию до самой шеи. Он стоит, где стоял, и устремляет на Марианну свои круглые глаза неопределенного, переменчивого цвета.

— А почему?

— Потому что вы действуете мне на нервы.

Молодой человек слегка краснеет:

— К сожалению, не могу. Меня для того и наняли, чтобы я простаивал здесь не менее восьми часов в день. Не только возле этого… — Он отходит от столба и потягивается, как бы желая размяться. И улыбается. — …столба. А вообще здесь.

Своей небольшой веснушчатой сильной рукой он показывает вокруг на намоточные и крутильные машины.

— Меня зовут Бонци.

При этом он весело улыбается.

У Марианны екает сердце:

— Значит, вы… А Берти…

— Берти? Кто это такой?

И, тут же переходя на «ты», по-свойски:

— Машина у тебя — блеск. И знаешь почему? Несложная. Работать на такой — проще пареной репы. Кто знает, родит ли когда-нибудь моя круглая голова что-нибудь похожее на эту гениальную штуку? Или ты, как и все, считаешь ее зверюгой?

— Я делаю свое дело. И делаю его хорошо, если мне не мешают своей болтовней посторонние.

— Да, ты работаешь неплохо. Особенно если учесть, что поступила всего десять дней назад. Через полгода-год станешь неплохой работницей. Тогда будешь знать, что спокойствие зависит не от того, одна ты или нет, а от умения вести себя так, будто ты одна, даже если вокруг толпа.

Он снова прислоняется к столбу, но повернувшись на девяносто градусов, так что теперь он стоит к Марианне боком — не поймешь, то ли он здесь, то ли нет его. Марианна пускает станок, а парень вытаскивает черную тетрадь. Наверно, спешит записать эту ерунду насчет того, как надо чувствовать себя в толпе будто ты одна.

Гавацци наблюдала за этой сценой. Только этого не хватало, чтобы нозенькая снюхалась с новеньким! Тогда уж от нее ни за что не избавишься!

Сзади подъехал Маркантонио; резко затормозил свой «Форклифт» и, не сходя с места, нагнувшись, прошептал Гавацци на ухо:

— Я видел Берти.

— Да что ты шепчешь-то? Чай не в исповедальне!

— Его загнали на «Руэру».

Гавацци вздрогнула и, чтобы он не заметил, пожала плечами.

— Ну да?! Расскажи кому-нибудь другому!

«Руэра» — это свалка. Ее официальное название ЦБР — цех вспомогательных работ. Пристанище нежелательных элементов, от которых избавляются по политическим соображениям или ввиду пошатнувшегося здоровья. Пользуясь терминологией начальства, «по мотивам нравственного порядка и по клиническим показаниям». Кто докатился до ЦБР, тот конченый или почти конченый человек: да и сам пострадавший в конце концов ставит на себе крест. Каждые пять-шесть месяцев ЦБР опорожняют — без шума, без инцидентов.

— Говорю тебе, что я видел его сзбими глазами.

Гавацци закусила нижнюю губу. Верхняя задергалась.

— Что он намерен делать? Есть у него какой-нибудь план действий?

— Я с ним не разговаривал.

— Как не разговаривал?! Говоришь, видел и ничего ему не сказал? Да что он — прокаженный, что ли?

— Ты бы гоже, увидев его, обошла стороной.

— Это ты так думаешь!

— У него такой похоронный вид, будто вся семья отравилась газом.

Гавацци задумалась.

— Столько лет проработали вместе, а я даже не знаю, была ли у него семья.

И вдруг спохватилась, что говорит о Берти, как о покойнике.

IX