По поводу одной машины

— Это моя Соборная площадь, — поясняет Маркантонио. — Выдайся у меня свободная неделя, я бы тут знаешь как все разрисовал! Намалевал бы повороты, возле каждой двери — стоп-линию, по диагонали — пешеходную дорожку, вон над той дверью (это в ванную) — «стоянка разрешается только от и до», над этой (над кухней то есть) — знак, запрещающий проезд на велосипедах (то есть детям моложе двадцати лет)… А восклицательный знак (сигнал, предупреждающий об опасности) знаешь куда мои ребятишки — продувные бестии хотят повесить? Не догадываешься? Над нашей кроватью! Как будто жена у меня — старуха и уродина… — Помрачнев — А все-таки, как подумаю, что двое старших скоро женятся… Можешь ты себе представить наш дом без них? Тогда он действительно будет похож на Соборную площадь, но только в августе, когда все разъезжаются.

Гавацци смотрит на Маркантонио — то снизу, то сбоку. Как только она уселась на этот проклятый диван (теперь ее подъемным краном с места не сдвинешь), на нее пахнуло настоящим семейным уютом. Отец и мать — хоть и не первой молодости, но и не старые, еще красивые зрелой августовской красой. Девчушка, самая младшая («Мой подарок супруге на серебряную свадьбу», — объясняет Маркантонио), копошится на полу, в обнимку с кошкой (которая покорно дает себя мучить). Мальчик, предпоследний по счету («Будущий семинарист», — шутит Маркантонио), примостившись на краешке обеденного стола, делает уроки и ни на кого не обращает внимания. Через стекло в соседней комнате видна фигура третьего номера — так называемого Инженера, а за неплотно притворенной дверью — большая кровать, на которой спят двое старших. Их сейчас нет, ушли, то ли в ячейку, то ли на свидание с подружками, а может, отправились с подружками в ячейку, объясняет Маркантонио. Ему явно трудно скрыть, что он горд этим как коммунист и отец.

«Какой ты коммунист и передовой человек, если не контролируешь рождаемость? — хочется пожурить его Гавацци. — Повсюду сироты, подкидыши, брошенные дети, тоскующие по материнской ласке, по отцовской заботе, мечтающие о крыше над головой. А эти блаженные и в ус не дуют! Народили еще пятерых… В Италии и так два миллиона безработных, будет на пять больше. Но что теперь говорить: дело сделано. Только напрасно ты передо мной выпендриваешься. Расхвастался, как петух! Хочешь уколоть за то, что осталась в старых девах, что ли? Мужики на работе еще ничего, а как только вышли за ворота — все один на одного похожи: только о себе и думают, хвастуны, воображалы».

— Извините, что прерываю! Добрый вечер, товарищ! Мама… — Это так называемый Инженер, длинный, худой парень; глаза из-под роговых очков смотрят горячо, внимательно, точь-в-точь как материны, только удвоенные толстыми стеклами… — Дай мне что-нибудь пожевать. Меня этот Д'Аннунцио совсем доконал…

Сильвия мигом вскочила. На пороге кухни она обернулась и посмотрела на Гавацци, как бы говоря: сама понимаешь, когда дети хотят есть… И скрылась за дверью.

— Папа, одолжи мне пару сигарет!

Гавацци: — А может, хочешь «йогу»? Или кока-колу? Перед тем как съесть бутерброды, — аперитив, после — кружку пива и черный кофе?

— Ты меня извини, товарищ! Понимаешь…

— Я тебе не товарищ. Меня зовут Гавацци, и я реакционерка.

Маркантонио: — Вот что, Инженер, успокойся и помолчи. Гавацци не в гости сюда пришла.

Очкастый: — А зачем же?

Гавацци: — Чтобы убедиться в том, что дети Маркантонио любят совать нос не в свои дела.

Маркантонио (с пафосом): — К твоему сведению, семейство Инверницци — самая настоящая партийная ячейка. У нас друг от друга тайн нет. С каким бы вопросом…

Появляется Сильвия, в каждой руке у нее — по бутерброду.

— На и иди к себе! Нам тут надо поговорить спокойно, по-стариковски. Больше не дам. Иначе хлеба на утро не хватит.

Гавацци: — Спокойно, говоришь?

Очкастый: — Спокойной ночи, товарищ. Извини, если я…

— Завел одну песню: «товарищ, товарищ»…

Сильвия: — Ну вот, теперь все разошлись.

— А двое старших? — интересуется Гавацци.

— Маркантонио: — Да что ты! Они раньше двенадцати… Признаться, я в их возрасте тоже считал, что спать — только время терять.

Сильвия (мужу смущенно): — Ты неисправим.

— Ты права. Единственный твой недостаток, дражайшая моя половина, заключается в том, что твоя половина всегда права.

Гавацци: — Ну как, обмен любезностями окончен? Могу я рассчитывать на ваше внимание хотя бы на протяжении пяти минут?

Супруги умолкли. На сей раз окончательно (надо же уважить товарища, друга). В доме тихо, так тихо, что слышно, как в детской посапывают малыши, в другой комнате работает челюстями, утоляя голод, Инженер, а в кухне капает из крана. Даже диван проявил чуткость: перестал скрипеть.

Гавацци набирает в легкие воздуха и начинает:

— Поскольку ночевать на вашем диване я не намерена… Учитывая, какой оборот приняло дело в пресловутой профсоюзной организации, я надумала… В общем, у меня есть идея, но так как она немного того, необычная… Одним словом, если мы…