По поводу одной очень обыкновенной истории

Из этих мест уже можно видеть, что г. генеральный прокурор не совсем благополучно мог выдержать диалектическую борьбу, лишивши себя крепкой опоры и давши своим противникам все шансы к защите. Г-на Беррье еще можно было упрекнуть за излишнюю горячность; но адвокат г. Дуньоля, Дюфор, умел извлечь все выгоды из своего положения, даже постоянно удерживаясь в пределах, очерченных г. генеральным прокурором, – в пределах умеренной свободы, уважения к законам и т. п. Приводим одно место из его речи:

Я понимаю, что мысль не может оставаться совершенно без всякой узды, что выражение ее должно быть заключено в известные пределы. Но эти пределы должны быть ясно обозначены, – иначе будет невозможным всякое проявление мысли. Что составляет силу нации? Что творит дух народа? Не эта ли совокупность общих понятий, которые составляются из обмена различных мыслей? Нет ни одной страны, где бы люди вовсе не могли сообщать друг другу своих мыслей; но неужели вы не сознаете, что самым несчастным из всех народов на свете был бы тот, у которого, при неопределенности границ для выражения мыслей, – чиновники могли бы звать в суд кого им вздумается и осуждать всякого, кто им не нравится? Поэтому-то все уголовные законы, и в особенности законы, ограничивающие свободу прессы, о которых мы сами тоже рассуждали в одно время, – эти законы точнейшим образом должны определять преступления, за которые они полагают наказание. В этом состоит их отличительный характер.

Бывают времена счастливые и мирные, в которые обществу почти ничто не угрожает. В эти эпохи, когда правительство верит в свою собственную силу, свобода общественная развивается спокойно, законы отличаются благородством и широтою взгляда. Таков, например, этот закон 1819 года{14}, который всегда будет служить ко славе конституционной монархии и с которым связаны имена гг. Серреса, Ройе-Коллара и др. Бывают, напротив, и другие эпохи, когда общество, угрожаемое со всех сторон, имеет нужду в законах более суровых. Так, в 1848 году, ввиду такого правления, которого одно имя повергало в трепет, при борьбе тех, кто предпочитал монархию, и тех, кто желал анархии, – в это время нужно было издать суровые законы. Г-ну генеральному прокурору угодно было видеть в этой эпохе только зрелище беспорядка и анархии, но я позволяю себе заметить, что это было также время защиты порядка. Законы, которые были нужны для общества, тогда были изданы; г. генеральный прокурор должен знать это, потому что на эти именно законы он опирается при своем обвинении… Правительство может выбирать между законами более свободными или более строгими; но как бы то ни было, – оно ни в каком случае не может основываться на произволе, вместо точного смысла законов.