По праву рождения (СИ)

Наблюдая за молодым человеком, адъютант ощутил доселе неведомое чувство брезгливости. Он считал, что Репнин влюблен в девушку, но волею судьбы обречен, быть в разлуке с ней. И что же на самом деле? От княжны он отказался с легкостью, а от Петербурга не желает.

— Что ж. Тогда нам больше не о чем говорить. — Высокомерно произнес он. — Прощайте. — Он сделал несколько шагов к двери, прежде, чем его остановил голос Николая.

— Постойте! Как прощайте! — Ужас в этот момент охватил поручика. Он просто не мог остаться здесь. Вдруг так захотелось жить, дышать свежим воздухом, снова увидеть солнце. И к черту Петербург, к черту карьеру. Просто жить где-нибудь в тиши с Викторией и наслаждаться жизнью. — Не уходите! Я согласен!

Белинский остановился и снова посмотрел на Николая.

— Замечательно. Я сейчас уйду, а вам еще какое-то время придется побыть здесь. Но не беспокойтесь, сегодня к вечеру вы будете свободны.

— К вечеру? А сейчас… — Николай не хотел оставаться здесь ни минуты, но в то же время понимал, что придется потерпеть.

— Сейчас десять часов утра.

— Сколько я здесь?

— Двадцать восемь дней, — произнес Белинский, стукнув в дверь. Та тут же открылась, выпуская адъютанта из подземелья.

— Двадцать восемь дней, — прошептал Николай. — Двадцать восемь дней украденной жизни.

Начальник тюрьмы пил свой утренний кофе, когда к нему пожаловал неожиданный гость. Он вскочил со стула, застегивая мундир и вытягиваясь перед его высочеством.

Роман Александрович лениво обвел взглядом кабинет. Ему было не приятно находиться здесь и появилось желание поскорее разобраться с делами и уйти.

— Ваше высочество. Я… я так… рад, — мялся офицер.

— Оставим. Оставим любезности. — Роман прошел к столу. Он бросил на него свернутый лист бумаги, перетянутый лентой и скрепленный печатью государя.

Офицер, как завороженный смотрел на документ, не понимая в чем дело.

— У меня мало времени. Я очень спешу, — надменно произнес Романов. — Он бросил беглый взгляд на офицера и тут же отвернулся.

— Конечно, ваше высочество. Все, что вы потребуете, — подобострастно произнес военный.

Роман бросил на офицера насмешливый взгляд.

— Это приказ об освобождении графа Ростопчина. Приведите его немедленно.

— Графа, — побледнел начальник тюрьмы. Рука потянулась к вороту.

Роман сразу же сбросил свою медлительность, настороженно посмотрел на собеседника.

— Графа Ростопчина. Надеюсь, вы знаете, кто находится в вашем ведении.

— О, конечно, ваше высочество. Я. Я знаю. Но…

— Что?

— Я. Я еще сегодня ночью отправил донесение во дворец.

Роман почувствовал, как ледяной холод прошел по его телу.

— Я думал, вы знаете. — Офицер смотрел на Романова, но, не дождавшись ответа, произнес: — Он повесился. Сегодня ночью. В камере. — Начальник тюрьмы продолжал смотреть на его высочество, на его холодное не проницаемое лицо. — Он записку оставил. Для супруги.

— Выйдите. — Металлически произнес его высочество.

— Что?

— Выйдите вон. — Снова повторил он, не повышая голоса.

Офицер спорить не стал, и тут же выскочил из комнаты.

Роман несколько минут просто стоял на одном месте, прикрыв глаза. Словно вся жизнь пронеслась перед ним в этот момент. Почему на душе так гадко? Так мерзко? Кто ему этот человек? Никто. Только через некоторое время, почувствовав боль в руках, он пришел в себя. Он поднял руки, до боли сжатые в кулаки, к своему лицу. Пальцы посинели от напряжения, и Роману потребовалось огромных трудов разжать их. Он увидел, что руки ужасно дрожат, совершенно не слушаясь его. Он провел ими по сюртуку, словно пытаясь стереть невидимую кровь. Роман Александрович инстинктивно подошел к столу и сел на стул. Рука потянулась к маленькому самодельному конверту. Роман повернул его и прочел слова, которые обожгли его безумным огнем. Стало нечем дышать. Он ослабил узел, пытаясь вдохнуть свежего воздуха.

«Моей любимой жене Вере Петровне, — снова прочел он надписанный конверт. Роман взял его обеими руками, желая развернуть записку, но тут же остановился. «Моей любимой жене Вере Петровне» — эти слова больно врезались в его мозг. Он бросил письмо на стол и смотрел на него так, как будь-то, оно представляет для него угрозу.

Его высочество снова вдохнул побольше воздуха, пытаясь привести чувства в порядок. Но в душе поднялась такая буря, которая не желала успокаиваться. Роман взял в руки приказ императора, развернул его, пробежал глазами.

— Глупец, — прошептал он, — какой глупец. Мальчишка. — Он с силой закрыл глаза, мечтая оказаться подальше отсюда. Когда открыл их, взгляд устремился на пламя свечи, которая разгоняла дневной полумрак этой неприятной комнаты. Рука, державшая приказ, сама потянулась к ней. Его высочество с какой-то одержимостью наблюдал, как пламя охватило лист бумаги, которое постепенно превращало его в черные обугленные хлопья. И только когда пламя добралось до его пальцев, Романов пришел в себя. Остатки приказа упали на стол, оставив на сукне черное пятно.

— Теперь оно вам ни к чему, — снова прошептал его высочество, словно обращаясь к невидимому собеседнику. — Ни к чему. Как глупо.