По прихоти короля

13 августа 1677 г. Я хотел заставить проговориться Бривуа относительно г-жи де Лангардери и точно узнать, что он от нее получил, чтобы иметь некоторое понятие, на что я могу рассчитывать. Мы были в боскете, где нас никто не мог услышать, так что очень удобно вести подобные разговоры. Сначала Бривуа разыгрывал скромника и хотел меня провести. Но по мере того, как я задавал вопросы, он отказался от своего намерения и стал более приближаться к истине. Наконец, признался мне, что они всего-навсего ограничились несколькими письмами и мелкими любезностями и что он имеет основание предполагать, что г-жа де Лангардери вообще не расположена заходить дальше и так далеко, как мне того желалось, хотя однажды он запустил ей под юбку руку и довольно долго оставлял ее там в теплом месте.

Тут я расхохотался и уличил его в хвастовстве, говоря, что, если исследование почвы считать за победу, почти нет ни одной дамы при дворе, относительно которой нельзя было бы похвалиться таким же успехом. И я посмотрел на него так многозначительно, что он мог подумать, будто из этого числа я не исключаю и г-жи де Бривуа, его жены. После такого фанфаронства он уже перестал хвастаться и верно служит моим интересам у г-жи де Лангардери.

3 сентября 1677 г. Что за перемена! Теперь до небес превозносят г-на де Маниссара и уничижают г-на де Шамисси. Только и разговору, что о защите Дортмюде. Оказывается, что только благодаря ее продолжительности г-н герцог де Ворай мог выполнить план, обеспечивший нам исход кампании и доставивший столь значительный успех, что он может оказать решающее значение в вопросе о мире. Лангардери один из первых вошел в Дортмюде. Г-жа де Лангардери торжествует. Муж ее получил генерал-майора. Я поздравил эту даму. У нее было много народа, и приняла она меня очень любезно. Лангардери до такой степени уверил ее в добродетельности, что она гораздо меньше думает о ее защите, чем можно было бы полагать. Я достиг, в ее представлении, большого успеха, и она с каждым днем привыкает ко мне все больше и больше. Оказывается, что г-н де Шамисси убит у себя дома пулею. Король жалеет о нем. После него остались шестьдесят тысяч экю, которые меня очень устраивают.

Относительно г-на де Шамисси

О своем дяде, г-не де Шамисси, я не так много могу рассказать, как можно было бы предполагать. Родственные связи не обусловливали для него любви к людям, доказательством этого служат его чувства к брату – игумену Валь-Нотр-Дама. Он и отца моего недолюбливал. Будучи старшим в роду, он все-таки не захотел жениться, но не прощал моему отцу его женитьбы не только потому, что брак увеличил благосостояние того, но и потому, что его жена была прекрасна и добродетельна. Не знаю, собирался ли он подвергнуть испытанию ее добродетель или не мог противостоять ее красоте, но верно то, что он не остановился перед тем, чтобы вести со своей невесткой такие разговоры, одна мысль о которых должна была бы привести в ужас порядочного человека. Дело в том, что он так надоедал ей преступными приставаниями, что она была в большом затруднении, не зная, как избежать его присутствия, терпеть которое было небезопасно.

Дело дошло до того, что она принуждена была предупредить отца. Сначала он рассмеялся, убежденный, что произошло какое-то недоразумение и что жена ошиблась, приняв неловкую фамильярность за покушение. Однако жалобы повторялись, она плакала, умоляла, и он решился спрятаться в соседней комнате, откуда было видно и слышно все, что происходило рядом. Сомнений больше у отца не оставалось. Негодование и ярость его были таковы, что он ворвался в комнату. Одним прыжком он очутился на Шамисси и избил бы его до смерти, если бы того не отняли из его рук. Негодяй отделался сломанным ребром, четырьмя выбитыми зубами и одним наполовину выбитым, который не может встать на место и всегда виден на губе, даже когда тот не смеется.

Прошли годы, и они снова встретились. Игумен Валь-Нотр-Дама устроил внешнее примирение, но они ненавидели друг друга. Матушка не могла с ним разговаривать без легкой дрожи, хотя он был безукоризненно вежлив и обращался с нею вполне свободно. За этот промежуток времени он сделался набожным, по крайней мере из лицемерия, потому что из всех троих братьев Шамисси, которые в юности отреклись от так называемого реформатского вероисповедания, в котором они воспитались, как и многие дворяне того времени, только мой отец искренне осознал свое заблуждение и воистину обратился в лоно католичества. Г-н игумен Валь-Нотр-Дама, хотя и священнослужитель, отъявленный нечестивец, что совсем не мешает ему отлично управлять своими монахами. Он часто говорит, что его дело состоит в том, чтобы привести их к дверям рая, а затем он имеет право, если ему угодно, отправляться ко всем чертям.