По путевке комсомольской

Между тем по мере роста активности окружных белобандитов заметно начали поднимать голову и внутристаничные враги, переходя от анонимных угроз по нашему адресу к их осуществлению. Два дня спустя чуть не поплатился жизнью и Вася Царьков, в которого стрелял, но, к счастью, не попал неизвестный бандит, когда мой друг ночью обходил дежурные точки станицы.

Вспоминая о нашем пребывании на Дону, нельзя не сказать о том, как мы, рязано-владимирские станичники (наше шутливое прозвище), пытались, так сказать, себя оказачить, стараясь изо всех сил во всем походить на местное население. Это касалось и бытовых сторон жизни, и разных казачьих забав - всевозможных манипуляций и выкрутасов с шашкой, - и пения казачьих песен, и залихватских плясок (в этом мы, владимирцы, никак не уступали), и многого другого. Однако главным - лично для меня - стало приобщение к основному казачьему искусству - искусству верховой езды. Научиться хорошо управлять конем, владеть шашкой и хотя бы двумя-тремя упражнениями казачьей джигитовки - это и была основная моя мечта, и она сбылась.

По просьбе предревкома обучать меня главному казачьему делу взялся старый бывалый казак Алексей Григорьевич Долгих, который, кстати сказать, по единодушному признанию пожилых станичников, когда-то в молодости слыл большим сердцеедом и буквально покорял [47] женский пол своей стройностью, осанкой и особенно, конечно, отменной джигитовкой. Он и сам этого не скрывал и даже гордился. «Когда я был молодым, - говаривал Алексей Григорьевич, - не то что наши - все заглядывались. Как в Царском стояли, чуть фрейлину одну к себе на Дон не заманул».

У дяди Леши остался под седлом замечательный, серой масти четырехлетний дончак, которого при отступлении белых он сумел хорошо припрятать.

Учитель он был строгий, педантичный, придирчивый, а главное, терпеливый. «Поспешишь - людей насмешишь, - повторял то и дело, - а я за тебя краснеть не хочу». Относился старый казак к взятым на себя обязанностям с охотой и чувствовал себя во время уроков так, словно выполнял большое государственное дело. В этом он видел, наверное, лучшую возможность доказать свою искреннюю преданность Советской власти.

Научиться хорошо ездить верхом оказалось не так-то просто, как представлялось мне вначале. У моего учителя была своя особая метода обучения, свой подход к этому делу. Сначала он учил меня просто сидеть на лошади («Чтоб не выглядел, как мешок с овсом»), потом правильно держать между пальцами повод и управлять конем, потом держаться на шенкелях. И все это мучение проходило пока без шага езды, на привязанном к арбе коне во дворе его дома.

Мне трудно давалась езда без седла, я сползал то вправо, то влево. Проходившие мимо девчата и мальчишки смеялись, особенно подростки, которые чуть ли не сызмальства чувствовали себя на расседланном коне не хуже, чем в седле.

Видя, как ребята лихо носятся на конях, когда отправляются целой гурьбой в ночное, я втайне от своего учителя две ночи подряд провел с ними там и, нужно прямо сказать, получил хорошие дополнительные уроки. А сколько потом мороки с седлом было! И опять подход к коню, и вдевание ноги в стремя, до которого я из-за своего маленького роста никак не мог дотянуться, и вскакивание в седло, минуя стремя… А как трудно правильно и красиво держаться в седле при езде на разных аллюрах и не набить холку лошади! Чего только здесь не натерпелся! А рубке густой лозы конца-краю не было…

И все же наступило время показать себя миру. Строгий учитель разрешил наконец прогарцевать на коне и перед взыскательными казаками, и перед насмешливыми [48] казачками. Однако как ни манила меня к себе ревкомовская площадь и заветный дом Маруси по соседству, я все же для начала решил попробовать свои силы за ближайшей околицей - по тихой, безлюдной дороге на хутор Муравли. Пробовал и шажком, вслух справляясь о своей посадке у друга-дончака, и рысью, и галопом. Удовольствию не было конца. Вот уж душу отвел!

Наиболее впечатляющий для зрителя галоп мне, еще неопытному всаднику, показался наиболее легким. И поэтому, когда наконец я решился въехать в станицу, избранным аллюром был именно он. Замелькали хаты… Казалось, вся станица в этот момент смотрит только на меня и кричит: «Давай, давай, Коля!…» В голове калейдоскопом одна мысль сменяла другую: жаль, что все это происходит не в родном Владимире - скажем, где-нибудь на Дворянской улице, против рядов! Что бы сейчас сказали оставшиеся там товарищи и девчата, особенно те, которые нравились, но не были еще близко знакомы?!