По пути в бессмертие

Рахманинов. Я сейчас вспоминал, как тетя Маша провожала меня из Петербурга, когда меня выгнали из консерватории. При тетке я еще крепился, а когда остался один, почувствовал себя никому не нужным и горько заплакал. С того дня начались мои скитания. Всю мою юность мне так не хватало дома. Я мечтал о семье, о доме, где по утрам пахнет кофе и свежеиспеченной булкой, а с кухни раздается звон посуды…

За окном фыркает лошадь. Через двор наискось движется телега с тюком, на котором под мокрым брезентом сидит Иван.

Наталья. Иван одеяла привез. Хочешь чаю?

Рахманинов. Как было хорошо!..

Наталья. Чаю с медом?

Рахманинов. Ну почему (неожиданно поворачивается к жене) в двадцать лет просыпаешься и чувствуешь себя гениальным, и музыка тебя распирает так, что едва успеваешь ее записывать…

Наталья (перебивает). Сереженька, ты забыл, как ты и в двадцать лет ныл и жаловался на свою бездарность, а после этого нытья всегда появлялась твоя гениальная музыка.

Рахманинов. Боже, я несносный человек, зануда!..

Наталья. Я сейчас зажгу лампу, ты закончишь свое письмо о свиньях, а чай с медом я тебе принесу в постель.

48. (Натурная съемка.) ДОРОГА. ВЕСНА. ДЕНЬ.

Моросит дождь. По грязной, размытой дороге едет повозка, запряженная парой. На телеге, устланной соломой, — закутанный в рогожу рояль. Наружу торчат прорвавшие рогожу ножки с колесиками. Правит низкорослый мужичонка Василий Белов с носом пуговкой и глазами, как две оловянные пуговицы. На голове у него военная фуражка. Рядом с телегой шагает Иван, смоля цигарку и поминутно сплевывая.

ДЕТАЛЬ.

Колесо телеги западает в колдобину. Рояль смещается и едва не сбрасывает с грядка телеги Белова. Следующий толчок возвращает и поклажу, и Белова в прежнее положение.

Белов (жалобно). Просил же тебя за дорогой следить!

Иван (сплевывая). Пошел к лешему.

Белов. Вещь ценная. Ну-ка не довезем?

Иван. Ну и хрен с ним.

Белов. Отчаянный ты, Иван!

Иван… Правь себе да помалкивай.

49. (Съемка в помещении.) КОНЮШНЯ. ВЕСНА. УТРО.

Рахманинов в сопровождении главного конюха, степенного мужика Герасима, обходит конюшни. Герасим открывает дверь одного из денников. Там лежит жеребая кобыла с раздувшимся животом. Она приподнимает узкую благородную голову и смотрит на вошедших. Рахманинов достает из кармана кусок сахара и на ладони протягивает кобыле.

Герасим. Ждем со дня на день. (Крестится.) Авось жеребчика принесет.

Рахманинов. Не оплошать бы с ветеринаром. Пусть загодя приедет.

Герасим. Он важная персона. Что бы вам, Сергей Василич, самому ему написать?

Рахманинов. Сегодня же напишу.

Герасим. Он сейчас в Отрадине, у графов Сокольских. Я письмо свезу.

Рахманинов. Что-то не так?..

Герасим. Так — не так… Шехерезада любой затраты стоит. Это ж краса — природы совершенство!

Рахманинов. А ты поэт, Герасим.

Герасим. За что, сударь, обижаете? Я — конюх!

50. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ПОЛДЕНЬ.

Телега с роялем стоит возле парадного входа. Вокруг драгоценного груза собралось чуть ли не все население усадьбы. Тут и Наталья, и Софья, и Марина, и фрейлейн с Ириной, Феона с Танюшкой на руках, вся кухня и охрана в лице хромого сторожа Степана.

Наталья. Всю грязь с дороги собрали! Неужели нельзя было поаккуратней?

Белов (жалобно). Уж мы ли не старались! Мне весь хребет отшибло!

Иван, не затрудняя себя объяснениями, сует Белову крышку рояля, завернутую в рогожу. От неожиданности Белов чуть не валится с ног.

Белов. Сдурел?