По реке времен (сборник)

А однажды на зимних каникулах, когда в училище оставались одни детдомовцы да несколько тамбовских и курских, на училище напали местные. Они разогнали всех нас, кого-то порезали, а дежурному мастеру, который обучал девушек штукатурному искусству, воткнули нож в ягодицу. Никаких судов по этому поводу я не помню.

По ночам мы куда-то бегали, не помню, куда и зачем. Запомнилось только, что училище закрывалось, а мы после отбоя через окно в туалете на втором этаже прыгали вниз, причем на асфальт. Обратно забирались по водосточной трубе. Так было не раз.

В качестве курьеза вспоминаю случай, когда мы толпились на первом этаже перед комнатой мастеров, там же была и касса, где мы получали какие-то символические деньги за практику. Вдруг из комнаты мастеров вырывается старший мастер, хватает меня и тащит в их комнату. «Кречетов, это ты сейчас выругался?» – и он произнес весьма увесистое выражение. Я был уверен, что этого не говорил, но он мне не поверил, и меня наказали – лишили месячного заработка, уж очень выразительная была загогулина. Года два спустя я начал над собой работать и отучился от матерных выражений и не употреблял их до той поры, пока мои друзья по университету, Витя Новиков и Коля Типсин, снова не переучили меня. Случай с лишением меня заработка мне очень запомнился, хотя деньги там были смехотворные.

В остальном же я был учеником спокойным до самого выпуска, когда директор училища Пименов сказал: «Вот так надо вести себя – человек проучился два года, а я даже не слышал его имени…». Конечно, он немного меня приукрасил. Самого директора я помню мало – только то, что он был огромного роста, участник Гражданской войны, имел именное оружие, подаренное то ли Буденным, то ли Ворошиловым. Больше помню его жену, она была значительно моложе мужа, работала в столовой, а жили они в квартире при училище. Славная была, добрая женщина, и мы к ней хорошо относились.

Училище я закончил успешно, мне был присвоен четвертый разряд, хотя по всем показателям должен был быть пятый. Но администрация понимала, что в бригаде не захотят иметь пацана с пятым разрядом, когда он и у старых плотников был не у всех. Я был огорчен, но теперь понимаю, что они были правы, и благодарен за это – иначе у меня возникли бы проблемы.

После окончания училища нас несколько человек осталось работать в Челябинске на лесозаводе, где мы проходили практику.

На лесозаводе мы делали щиты для строительных лесов и штакетник для ограждений газонов. Работа была несложная, сдельная, вполне посильная, но платили мало, мы даже пытались устроить забастовку, но старые плотники на это не пошли. «Вам легко говорить, а у нас семьи, их кормить надо…» Мы считали их трусами и штрейкбрехерами, но, конечно, они просто были помудрее нас и жизнь знали лучше. За организацию и участие в забастовке в то время можно было и срок схлопотать. Мастером на лесозаводе был человек весьма преклонных лет, думаю, не менее семидесяти, одет был всегда как буржуй, словом, человек был еще старорежимный. С ним шутки были плохи.

Бригада была разношерстной. Были старики, были люди средних лет, все уже семейные. Был среди нас один мужик лет под сорок, он отсидел двенадцать лет, познакомил нас с лагерным фольклором вроде песни:

Проснись, Ильич, за это ль ты боролся.
Взгляни на сцену – там поют артисты.
Литературу тоже не забудь.
Только за железные кулисы
Прошу тебя, Ильич, – не вздумай заглянуть.

У него был рак кожи, и лицо было в каких-то темных пятнах. Однажды мы разгружали вагоны, а потом в пустом вагоне затеяли игру в чехарду, и он тоже принял в ней участие. Кто-то нечаянно задел его руками по носу, и нос переломился пополам, обнажив жуткую кровавую рану. Мы ужаснулись, а он взял снизу кончик носа и прижал его, будто не впервой. Правда, играть больше не стал.

Нашим бригадиром был мордвин Сашка Коблин. Ему было около тридцати. Образование у него было пять классов, и он просил меня научить его читать чертежи. В училище нас этому научили неплохо, и я даже ходил к нему домой, давал ему уроки.

Но пока я еще работал на лесозаводе по распределению. По условиям того времени я обязан был отработать четыре года. На лесозаводе со мной работали Володька Головачев и тот самый Геннадий, о чей лоб он когда-то разбил графин.

У Пиняжина образование было шесть классов, но обнаружился голос, он стал ходить в местный дом культуры. Ему рекомендовали учиться в музыкальной школе, туда принимали с семью классами. Он стал ходить в ту же школу, где начинал и я, но не учился там, а сдавал экзамены. Учителя помогли ему получить свидетельство об окончании семилетки, и он поступил в музыкальную школу. Проблему отработки четырех лет как-то уладили.