По реке времен (сборник)

Почему я поехал снова в пионерский лагерь, а не на стройку со студенческим отрядом? Трудно ответить однозначно. Очевидно, в душе была потребность в более нежном обществе, нежели то, какое можно было найти на стройках века. Теперь, когда я пишу эти строки, я не жалею, что все университетские каникулы и даже после университета я провёл ещё три лета в пионерских лагерях. Не жалею потому, что у меня выстроился внутренний мир, полный весёлых детских голосов, хотя и не только детских, мир – полный солнца, воды, ветра, травы, цветов, бабочек… Мир бабочек и цветов. Как часто я оказываюсь во сне среди каких-нибудь тихих сияющих озёрных вод, выплывая где-нибудь из камышей на открытую воду или ожидая, что вот-вот за мысом откроется огромный светлый водный простор, и в такие минуты сияет душа, замирает в каком-то сладком предощущении. Разумеется, я тогда ещё не мог знать всего этого, просто поехал ещё раз и постепенно втянулся.

Первую смену я был на пятом отряде с детьми одиннадцати-двенадцати лет. Это был июнь – месяц ландышей, которые я очень люблю, а в то время я относился к ним даже несколько экзальтированно, к ним да ещё к вереску. В детстве я вереска не знал, а здесь, на севере, полюбил его. Ещё раньше я прочитал легенду про вино из вереска, и это как-то романтизировало его. Когда Леночка Канис заболела свинкой и попала в изолятор, я нарвал ландышей и принёс ей букет. В то время ландыши ещё так не оберегали. Да и много тогда их было в лесу. Я любил эту девочку, и когда после первой смены меня переводили в более старший отряд, она плакала: «Витя, я хочу быть с тобой!». Я тоже хотел, но обстоятельства были выше нас. Прошло много лет, но я как сейчас вижу пляж на Гладышевском озере и её в чёрном купальнике, я лежу на песке, а она тянет меня за руку купаться. Я притворно сопротивляюсь, сам же любуюсь ею, всеми её очертаниями, голосом и синими-синими глазами, так мне кажется сегодня. А может быть, они были серыми?! Всё-таки полвека прошло. И вот какая избирательная память – в отряде был её брат, так я его совсем не запомнил, просто не глядел на него, брат и брат.

В этом отряде была ещё девочка Лена Андреева, она любила, чтобы вечером, после отбоя, я, накинув на себя простыню, подходил к ней со словами: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!». Это приводило её в восторг. Почему-то запомнилось, что она живёт на Загородном проспекте и я теперь иногда, идя по Загородному, невольно вспоминаю её.

А с Леночкой Канис я последний раз встретился случайно около её дома, поблизости от Новоизмайловского проспекта. Мы с Валей Гуртенко возвращались из поездки по республикам Прибалтики, шли мимо её дома, и я, увидев её, окликнул. Она подошла, поздоровались. Я объяснил, что мы возвращаемся из поездки, идём к себе в общежитие, но говорить больше было не о чем. С тех пор я её никогда не видел, но в сердце мне она вошла. Было время, когда я даже хотел взять себе псевдоним Канис.

В этом лагере были две студентки из университета, одна с восточного – Ирина, другая с филфака. Имя её забылось. Но с ней у нас быстро установились отношения взаимного интереса. Она была капризная, избалованная, приехала только на первую смену. Мы гуляли с ней по лесной дороге вдоль берега озера, между высокими соснами. Она делилась своими представлениями о будущей жизни. Она мечтала жить за городом, а на работу ездить на машине. У меня ни загородного дома, ни машины не было, и мне её мечтания показались мещанскими. Сам я не мог сказать, какое будущее я вижу, видел что-то светлое и романтическое, что-то вроде того, о чём поётся в песне:

У моря, у синего моря
Со мною ты рядом, со мною.
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поёт прибой…

Хотя, если вдуматься, это ведь то же самое, что «жили-были старик и старуха у самого синего моря…». А этого я, пожалуй, не хотел бы.

Словом, после этих признаний наши отношения пошли на убыль и благополучно сошли на нет. Ирина же с восточного была просто не в моём вкусе.

В этом лагере я провёл два лета, и оба лета слились теперь в одно, и, вспоминая что-либо, я не всегда могу точно сказать, когда это было.

Одним из самых ярких впечатлений было знакомство с журналистом из Новосибирска Каремом Рашем. Мы жили с ним вдвоём в комнате, он работал воспитателем на первом отряде. И это был настоящий лидер, вожак, и дисциплина у него в отряде была что надо. Он был спортсмен, мастер по фехтованию, и давал мне первые уроки на холодном оружии. Он великолепно играл в волейбол, на подачах делал жуткие «свечи» с возгласом: «Карамба!». Его так и звали – Карамба. Когда он играл в волейбол, на весь лагерь было слышно «Карамба!!!» и народ стекался к волейбольной площадке посмотреть на него.