По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1

Теперь же он ехал в Австралию, которую называл «Оустралыя» — осуществлять очередной план. Мысль осенила его в Саудовской Аравии, когда он сидел и скучал (Садык говорил, что теряет к очередной затее интерес, как только она начинает приносить ему деньги.) Он выдумал экспортировать в Австралию турок. Там не хватает рабочих. Он поедет и, примерно так, как продавал французам медные кувшины, будет ходить по предприятиям и опрашивать владельцев, какие профессии самые востребованные. Составит список. Его стамбульский партнер завербует большую группу мигрантов и сам решит все проблемы с оформлением бумаг: паспортов, медицинских книжек, рекомендаций с прежнего места работы. Потом Садык закажет чартер, и турки прилетят в Австралию, и ему достанутся комиссионные сначала от турок, потом от австралийцев. Изложив все это, Садык подмигнул мне:

— Дело выгодное.

Это Садык объяснил мне, что хиппи обречены. Он сказал, что они одеты под диких индейцев, но в душе остаются американцами из среднего класса. Не понимают, для чего нужен бакшиш. Деньги берегут, надеются как-то кормиться и где-то ночевать на халяву, — а значит, всегда останутся в дураках. Садыку было досадно, что хиповские вожди окружены хорошенькими молодыми девушками: «Они уроды и я урод, так почему дьевушки не любят меня?»

Садык обожал рассказывать истории, выставлявшие его самого в невыгодном свете. Самая лучшая была о блондинке, которую он снял в стамбульском баре. Время было за полночь, он напился и в нем взыграла похоть. Он привел блондинку к себе домой, поимел ее два раза, несколько часов проспал, проснулся и опять поимел. Потом, уже под вечер, выполз из-под одеяла и тут заметил, что щеки у блондинки небритые, а потом разглядел парик и громадный член. «Только Садык, — говорят мои друзья, — только Садык может три раза трахать мужчину и думать, что трахать женщину! Но я был очень пьяный».

Пешавар

Пешавар — красивый город. Я охотно перебрался бы туда, уселся бы на веранде, да так и сидел бы до конца жизни, медленно старея, созерцая закаты над Хайберским перевалом. Пешаварские особняки — все как один великолепные образцы англо-исламской готики — расставлены с большими интервалами вдоль широких сонных улиц, где в тени деревьев царит прохлада; самое подходящее место, чтобы прийти в себя после мерзкого Кабула. На вокзале нанимаешь тонгу[19] — и в гостиницу, а там на веранде раскладные стулья: выдвигаешь подставку, закидываешь на нее затекшие в поезде ноги, и кровообращение восстанавливается. Проворный официант приносит большую бутылку светлого пива «Муррее Экспорт». В гостинице ни души: все постояльцы, кроме меня, отважились на изнурительное путешествие в Сват, надеясь получить аудиенцию у Его Высочества Вали[20]. Крепко спишь под москитной сеткой, а просыпаешься от птичьих трелей как раз к английскому завтраку, который начинается с овсянки и заканчивается вареной почкой. Потом на тонге в музей.

В двух шагах от музея, в лавчонке, где я покупал спички, мне предложили морфий. Я удивился — может, ослышался? — и сказал: «Покажите». Лавочник достал спичечный коробок (возможно, слово «спички» было паролем?) и открыл. Внутри лежал маленький пузырек с этикеткой «Morphine sulphate» и десятью белыми таблетками. Лавочник сказал, что колоть надо в руку и что за все просит двадцать долларов. Я с улыбкой предложил пять; он почувствовал насмешку, надулся и велел мне убираться подобру-поздорову.

Будь моя воля, я подольше бы задержался в Пешаваре. Мне нравилось бездельничать на веранде, листая газету и глазея на проезжающие мимо тонги. Нравилось слушать, как пакистанцы обсуждают назревающую войну с Афганистаном. Они высказывал и тревогу и опасения — мол, положение у них невыгодное, но я ободрял их, уверяя, что они могут не сомневаться в моем горячем одобрении, если когда-нибудь соберутся напасть на эту варварскую страну. Моя пылкость их удивляла, но они чувствовали, что я не лукавлю. «Надеюсь, вы нам поможете», — сказал один. Я объяснил, что солдат из меня не бог весть какой. Он пояснил: «Не вы лично, а вообще Америка». Я сказал, что за всю свою родину говорить не могу, но буду рад замолвить за пакистанцев словечко.