По следам дикого зубра

Я отыскал дом Алексея Власовича. Он сидел с Кожевниковым, чаевали, резались в «дурака» — словом, отдыхали перед новой поездкой в горы. Обрадовались, усадили. Разговор пошел. Я сказал, что завтра уезжаю. А потом к слову спросил, не случилось ли кому из них оказаться свидетелем трагедии с бывшим управляющим Охотой Носке и его женой.

Оба егеря сразу сделались серьезными. Телеусов кивнул в сторону приятеля:

— При нем было, при Василь Васильевиче.

Широкоскулый, заросший волосом и с первого взгляда страшноватый Кожевников отвел взгляд, сказал в сторону:

— А все штуцера виноваты, эти ружья старинные. В ту пору винтовок у нас еще не было, хотя они и образца 1891 года, мы ходили со штуцерами. Тяжелые, неудобные, ствол длиннющий. Носили их через грудь, не так плечо давит. Ну, и покойник Носке, Франц Францевич, когда в горы ходил, тоже обвешивался через грудь. Он молодой был, здоровый и отчаянный, все сам да сам норовил. Дисциплину держал, порядок любил.

— Откуда он? Как попал в Охоту? — спросил я.

— Великий князь почему-то все больше чехов, а то австрияков образованных на эту должность подбирал, из Австро-Венгрии, значит, которые. Они хорошо знали и лес и зверя, в университетах обучались. Сперва папаша Носков управлял, Франц Иосифович, я как раз при ём в егеря пошел, а потом уж евонный сын, Носке, мы его Федором называли. Ну вот, как раз он, молодой-то, съездил на родину за женой, привез ее в Псебай, молоденькую, красивую и тоже ловкую, отчаянную. Дочка у них уже была, она ноне в Лабинской проживает, учит там ребятишек в школе. А с женой еще и сестра приехала, постарше которая, Эмилией звать. Твои родители знакомы с ей, она недалече от вас живет. Да… Так вот, вскорости собрался он в горы, а жене интересно, конечно: возьми да возьми с собой, хочу на мир с высоты поглядеть. Он и взял. Решили они подняться на ближний хребет, что за Черноречьем, Гольным называется, у него вершина лысая, в скалах вся, а подходы хоть и крутые, но с хорошей травой. Я с ими шел, еще трое наших. Мы как раз из лесу вышли — в вперед, а Носке с женой поотстали. Она в таком платье, все на подол себе наступала, хохотала, смущалась. А он, конечно, помогал ей, руку тянул, втаскивал, где круто, и тоже со смехом; в общем, весело шли. На ей туфельки кожаные, а такая подошва, сам знаешь, не для горного луга, то и дело скользит, как на лыжах. Управляющий и подталкивал ее и за руку вел, она падала, до слез хохотала. Празднично, в общем, к смерти шли. Я остановился, смотрю сверху, вижу — у него штуцер через грудь да стволом вниз; только подумал, не спуститься ли да не взять ли ружье, а он в это время обернулся к жене, что-то сказал, руку протянул и вдруг поскользнулся сам — да на спину. Штуцер прикладом по камню, а стволом чуть не в лицо ей. И тут грохнуло. Мы не поняли еще, что там такое, а она покатилась вниз, и вся голова черная, от крови. Носке диким голосом закричал — да за ей. Схватил, прижал. И сознание утерял. Ведь надо же так, пуля прямо в голову. А весу в той пуле девять золотников. Понимаешь, что сделалось…

Василий Васильевич умолк, стал закуривать, и я увидел, как дрожат у него пальцы.

— Пока завернули ее да спускать стали, управляющий очнулся; смотрю, глаза у него дикие, быстро так штуцер перезарядил и пристраивает, чтобы себя жизни лишить. Я к ему. Отобрали ружье, руки связали, видим — не в своем уме человек. Оно и понятно, будешь не в уме.

Вот так и двинулись назад. В одну сторону со смехом-радостью, а обратно — с горем и кровью.

Ночью мы в доме у их дежурили по очереди. Дочку малую увели, покойницу бабы готовят, монашки пришли отпевать. А управляющий наш сделался какой-то на удивление спокойный. Заперся в своем кабинете, видим в окно: то сидит и пишет, бумаги разбирает, а то утупится в одну точку и как истукан — не моргнет. Думаем, плохо дело, а как подступишься? Не отпирает. Ну, так оно и вышло — плохо. Под утро он письма взялся запечатывать, князю одно, дочке, Эмилии также. Все дела сделал, вышел, покойницу поцеловал, без слез, строго, потом к дочке ушел, посидел, Эмилию обнял. А дальше зашел опять в кабинет, достал из ящика револьвер и спокойно так сунул себе в рот, чтоб наверняка, значит…

Хоронили обоих сразу. Ютнер приехать в тот день опоздал. Положили их в церковной ограде; ты, может, — видел там каменную плиту с крестом… Вот такие дела, Андрей. Страшные дела.

Мы долго молчали. Действительно, страшно.

— А дочка Носкова славненькая выросла, — сказал Алексей Власович. — Я вчерась видел ее. Ну, невеста! Тут уж слухи пошли, будто Улагай, лесничий наш казенный, возле нее увивается, надежду заимел, что ли…

Меня так и звякнуло в сердце. Ну зачем, друг ты мой любезный, сказал этакие слова?!

Наверное, с лица я изменялся или еще что, егеря переглянулись несколько даже испуганно. Я рывком встал — и к дверям. Не простился, ничего более. Ушел. Скорее, убежал.

Лунатиком бродил по поселку и уже колебался: а стоит ли идти к Дануте, встречаться… Может, уехать, не увидевшись, забыть, пока еще можно. Но можно ли?