По следам гениального грабителя

Герасим Оленин подошел к костру и принялся раскидывать разгоревшиеся ветки; тлеющие сучья притоптал ногами; скинул в лужу прогоревший мешок, из которого посыпался какой-то мусор. Повсюду на полянке были раскиданы холщовые мешки, тряпки, слипшиеся от огня в плотные комки полиэтиленовые пакеты. Ушел Оленин только тогда, когда в землю был втоптан последний уголек. Осмотрев свою перепачканную одежду, недовольно хмыкнул — а ведь куплена была накануне. Чертыхнувшись, разглядел на штанинах две небольшие прорехи — даже не помнил, когда именно прожег ткань угольками.

Стрелки часов двигались к двум часам ночи. В какой-то момент он хотел повернуть в обратную сторону, чтобы привести одежду в порядок, но раздумал — Маруся вряд ли сомкнет глаза, так и простоит у окна, дожидаясь непутевого сожителя. А то и вовсе, пренебрегая темнотой, заторопится ему навстречу. Отчаянная баба! Так что есть от чего занервничать. И он, стряхнув с брюк налипший сор, затопал через сгустившуюся темень.

Еще через час Оленин был в поселке, встретившем его вялым лаем разбуженных собак. В горнице Маруси горел свет, бросая на запыленную дорогу тень из ломаной геометрической фигуры. Постучавшись в дверь, услышал встревоженный голос:

— Кто там?

— Маруся, открывай.

— Где же ты ходишь? Глаз не могу сомкнуть, — произнесла из-за двери женщина, загремев тяжелой задвижкой.

Внутри у Герасима защемило. Ведь и не жена как будто, а, однако, вон как печется. Дверь приоткрылась, и в ярко освещенном коридоре он увидел Марусю в красном ситцевом халатике, небрежно наброшенном на плечи; в крупных темных глазах — трудноскрываемая тревога.

— Господи! — всплеснула руками женщина. — Откуда же ты такой перемазанный?

— Шел через лес, — неопределенно сказал Оленин. Не самое подходящее время, чтобы вступать в пересуды — сейчас бы тяпнуть полстакана водки для расслабления да и спать! — Увидел, костер в лесу горит, вот и решил потушить, — показал он на свои прожженные брюки.

— Да где же ты огонь-то нашел? — недоверчиво спросила Маруся. — Ведь несколько дней дождь шел. Все в грязи! Ладно, проходи, чего уж тут. — И уже строго, как и подобает рачительной хозяйке: — Только не натопчи здесь у меня, разувайся вот тут! — показала она на небольшой коврик у входа. — А то ведь я сегодня все вымыла.

— Хорошо, — легко согласился Герасим, проходя в коридор.

По телу прокатилась приятная расслабляющая теплота, как будто бы в родной дом пришел. Нужно будет как-то решать с этим отшельничеством, не век же куковать на глухой заимке. Уж больно народ нынче неспокойный пошел, могут когда-нибудь и голову отвернуть.

Все произошло само собой, как это случается между супругами, прожившими бок о бок не один год. Чтобы договориться, хватило всего-то полнамека, и после того, как он смыл с тела дорожную пыль, босым, не стесняясь собственной наготы и худобы, направился в спальню, Маруся уже ждала его на мягких пуховых одеялах распластанная. Клюнув ее в пухлые губы, Герасим аккуратно, как если бы опасался причинить боль, взгромоздился на ее сдобное тело и, обхватив ладонями ее плечи, медленно вошел, хищно наблюдая за тем, как она, закрыв глаза, глубоко вздохнула и прикусила нижнюю губу. Будто избавляясь от страха прошедшего дня, от всех переживаний, что накатили на него за прошедший вечер, Герасим, не зная устали, двигался на ее сытном, будто бы сдобренном сливками теле. А когда истома, зародившаяся внизу живота, на какое-то время заставила его замереть, он расслабился и что-то прорычал в раскрасневшееся ухо Маруси.

Некоторое время они лежали неподвижно: Маруся, пренебрегая неудобствами, как если бы опасалась спугнуть обрушившееся на нее счастье, терпеливо держала на себе костлявое, но такое тяжелое тело Герасима; а тот, будто бы уснув, наслаждался теплотой и запахом женской кожи, также не желая шевелиться.

Наконец Маруся открыла глаза.

— Я думал, что ты умерла, — негромко произнес Герасим, разглядывая разрумянившееся женское лицо.

— Если я и могла умереть, так только от счастья. Знаешь, никогда не думала, что ты такой тяжелый. Вроде бы в тебе и мяса-то нет, а как придавил, так и пошевелиться не могу.

— Видно, кости тяжелые, — предположил Герасим, откатившись. — Это я еще по детству своему помню: с пацанами начнем взвешиваться — я худой, как скелет, а всякий раз вешу больше какого-нибудь толстяка.

Взгляду Герасима предстало белое, слегка располневшее женское тело, напоминавшее в миниатюре долину с небольшими овалами, округлостями и впадинами, продолжавшее оставаться привлекательным. Тут было на что взглянуть. Куда ни кинешь взгляд — всюду встречала одна благодать. Проглотив подступивший к горлу комок, Оленин вновь почувствовал желание и положил на живот женщины широкую огрубевшую ладонь, выглядевшую в сравнении с белоснежной кожей корнями палеозойского псилофита.

— Герасим, ведь только что… Ты просто ненасытный.

— Даже сам не знаю, что на меня нашло, — не без гордости удивлялся Оленин собственной неутомимости. — Меня просто куда-то несет, когда ты рядом!