По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Я могу устроить вам встречу с одним из них, с Зубером Наховым. Он нами арестован, — и показал фотографию.

Она разрыдалась.

Шукаев, вовсе не ожидавший такого пассажа и больше всего на свете боявшийся именно женских слез, неловко принялся ее утешать:

— Ну, что вы, в самом деле… Зачем же? Выпейте водички… Вот.

Разливая воду на подол платья, она отпила глоток.

— А теперь расскажите, почему вы и ваш муж скрыли от нас, что знакомы с Наховым? Почему кража кольца была так символически обставлена? Они мстили вам? За что?

Он видел, что ей нельзя дать опомниться, и импровизировал на ходу — для него это не составляло труда, поскольку он так много и так часто перебирал в уме все обстоятельства дела, что в вариантах и домыслах, недостатка у него не было Он давно подозревал, что камень, обернутый в платок, — это орудие мести. Паритову хотели наказать за что-то. Как и сыровара Сахата Кабдугова. Но за что?

— Я боюсь, боюсь… — она опять заплакала и размазала платком краску с ресниц.

— Вам нечего бояться. Поймите же, страх — плохой советчик. Расскажите все, и мы поможем вам.

Паритова закрыла руками лицо и некоторое время сидела неподвижно. Потом медленно отняла от лица руки, вытерла глаза, еще больше испачкав щеки и лоб, — Жунид с трудом сдержал улыбку, такой комично-жалкий был у нее вид, — и вздохнула.

— Хорошо. Я расскажу.

Говорила она торопливо, часто сбиваясь и хныча, Жунид подбадривал ее и взглядом, и репликами, в душе ругая себя последними словами за то, что не занялся ею раньше. Завертелся, не хватило сил и времени. Может быть, он вообще переоценил свои силы?

К черту самокопание, самобичевание и прочие интеллигентские штучки. Он тряхнул головой. Работать надо.

Из сбивчивого, постоянно прерываемого «охами» и «ахами» рассказа продавщицы, которая — он, разумеется, это уловил — всячески пыталась обелить и себя, и своего мужа, Шукаев узнал о знакомстве Умара Паритова с человеком, который однажды привлек его внимание на базаре тем, что продавал шелковые дуа, кавказские амулеты, вышитые тесьмой и золотыми нитками. Горянки, особенно пожилые, бойко их покупали. Паритов через некоторое время встретил его на рынке еще раз и случайно заметил, что помимо амулетов; он изредка доставал из заплечного мешка другой товар — золотые кольца, бусы, браслеты ручной дагестанской работы.

Умар попробовал прицениться к безделушкам — они оказались сравнительно недороги. Решив, что вещи краденые, Паритов все же купил кольцо и серьги. Подарил их жене. А та показала Чернобыльскому, к услугам которого магазин часто прибегал, затрудняясь в оценке вещей, поступающих в скупку.

Старый ювелир достал лупу, долго рассматривал камни, затенял их ладонью, подносил к свету и, наконец, сказал с коротким дребезжащим смешком:

— И надо же! А я, грешник, думал, при Советской власти перевелись такие умельцы… Стекляшки это. Натуральные стекляшки, чтоб я пропал. Надули, Фатимат, твоего благоверного. И где он их взял?

Так выяснилось, что незнакомец, промышлявший амулетами (позднее он назвал свое имя — Зубер Нахов), приторговывал еще и фальшивыми драгоценностями. Паритов быстро смекнул, что убыток, понесенный им на первой покупке, — пустяк, мелочь, по сравнению с выгодами, которые сулит ему полюбовное сотрудничество с Зубером. Договорились они очень быстро, и деньги рекой полились в карман Нахова и его хозяина (Умар понимал, что тот не сам изготовляет «товар»), а немалая толика их попадала, конечно же, в мошну Паритова.

Жену он сначала не посвятил в тайну дополнительного источника доходов, сдавая в скупку безделушки с поддельными камешками через подставных лиц, а потом здраво рассудил, что безопаснее и дешевле обойтись без посредников.

Поначалу Фатимат была немного напугана, но вскоре легко примирилась, если не с «укорами совести» (или страхом расплаты, что гораздо точнее), то, по крайне мере, с возросшими возможностями их домашнего бюджета.

Все шло гладко, пока Зубера Нахова не сменил другой человек, о чем Умар был поставлен в известность заранее. Во время очередной деловой встречи Зубер показал Паритову желтый фуляровый платок с вышитыми монограммами и велел рассмотреть его внимательнее.

— Мне надо пока припухнуть, — сказал Зубер. — Вместо меня придет другой. Узнаешь его по такому вот платку. Понял?

— А что случилось? — забеспокоился Умар.

— Да не дрейфь ты. Ничего страшного. Отсидеться мне надо. Тут, говорят, в наших краях, один старый мой знакомый шпик объявился. За мной ничего нет, но с ним лучше мне не встречаться.

— А кто он?

Зубер помедлил.

— А… и тебе не вредно знать. Майор Шукаев — запомни. Лучше с ним на одного коня не садиться. Так что, смотри. Усек?

Через три дня, в условленный день, на черкесском рынке появился новый продавец амулетов, одетый не по-горски и не по-европейски. Мешком висел на его худой нескладной фигуре восточный халат, на голове феска. Лицо грубое, словно тесаное топором, и огромные уши. Умар в первый же день окрестил его про себя «Ослиное ухо». Назвался он Сату Кади и показал фуляровый платок в качестве пароля.