По следам конквистадоров

Все тут было сделано основательно, продуманно и рационально. Во дворе находился широкий колодец, из которого вода, при помощи ветровой тяги, накачивалась в огромный бак, стоявший на деревянной башне, а оттуда по трубам шла в жилые помещения. Птичий двор, в котором помещались сотни породистых кур, был сделан на бетонной основе, а с боков и сверху защищен прочной металлической сеткой, ни одно хищное животное крупнее мыши не могло бы туда проникнуть. По другую сторону двора тянулись постройки и навесы служебного характера, а поодаль виднелась целая система обширных загонов для скота, с очень высокими бревенчатыми стенами, что живо напоминало старинные деревянные крепости.

Подозвав своего капатаса[16], Бонси распорядился пригнать с кампы лошадей. Несколько гаучо сейчас же вскочили на стоявших у коновязи оседланных коней и галопом скрылись за воротами. Еще двоим хозяин вполголоса отдал какие-то особые приказания. Выслушав их, они взяли топоры, пилы и веревку, после чего пешком отправились к лесу, тянувшемуся по берегу Ипанэ, в полутора километрах от усадьбы. Часа через два они возвратились, неся на плечах кусок довольно толстого древесного ствола. В его дупле был улей диких пчел, которых Бонси велел разыскать и принести, чтобы после обеда угостить нас сотовым медом.

Вскоре мы заметили на кампе приближающийся конный табун, голов полтораста, и по указанию хозяина заняли места на стене одного из загонов. Через несколько минут в его открытые ворота хлынула лавина разномастных лошадей, среди которых не было только вороных – их я вообще в Парагвае не видел.

Коневодством Бонси не занимался, он разводил только мясной рогатый скот, а лошадей держал главным образом для обслуживания своих стад, и потому среди них не было особенно выдающихся по качествам. Ловко действуя бичами, гаучо прогоняли их мимо нас небольшими группами и поодиночке, что дало возможность хорошо осмотреть всех. В результате я решил оставить себе кобылу, выбранную раньше и, поблагодарив хозяина, мы спустились со стены.

После превосходного обеда и традиционной сиесты, нам подали оседланных коней и мы, в сопровождении хозяина и хозяйки и целой свиты из гаучо, отправились в объезд эстансии.

В продолжении нескольких часов мы ехали по бесконечным пастбищам, которые перемежались небольшими рощами, живописными лагунами и рассыпанными по кампе пальмами. В зеленом море травы пели цикады, поодаль стадами и в одиночку бродили разноцветные коровы, а между ними степенно вышагивали южно-американские страусы – „ньянду“. Нигде не было видно ни людей, ни чего-либо созданного их руками, и дремотную тишину лишь изредка нарушали пронзительные крики птицы терутера[17]. Все это создавало впечатление какого-то особого, прекрасного в своей изоляции и щедрого мира, так не похожего на нашу мертворожденную и сутолочную „Надежду“.

Уже на закате солнца мы доехали до изолятора – это был особый загон и отгороженное пастбище для больных коров, – и отсюда, отдохнув немного, повернули обратно. Над нами пылало медно-багровое небо, опушка леса, недалеко от которой мы теперь ехали, постепенно наливалась темной синевой; отдаленно стоявшие пальмы, теряя свои свежие краски, обращались в грациозные силуэты и совсем близко над землей, как бы метя ее своими фазаньими хвостами, тянули к лесу громадные, пунцовые с голубым, попугаи ара.

– Сколько же у вас тут земли? – спросил я ехавшего рядом Бонси.

– Двенадцать квадратных легв[18], – скромно ответил он. – Но это чужая эстансия, а моя собственная находится на пятьдесят километров дальше. Она невелика, всего 18 000 гектаров, и я там держу только небольшую часть своего скота. А все, что вы сегодня видели, я арендую. Здесь гораздо удобней: ближе к городу есть река, большой дом и вполне благоустроенная усадьба. Кроме того, помимо пастбищ, тут в моем распоряжении около десяти тысяч гектаров хорошего леса, который я, по арендному договору, могу вырубать и эксплуатировать в свою пользу без всякой дополнительной платы, это отчасти окупает аренду.

– И сколько же вы платите за всю эту благодать?

– Тридцать тысяч пезо в год. Конечно, это дороговато, особенно теперь, когда часть моего скота реквизируют для нужд фронта. Но что поделаешь, жизнь сейчас всюду дорожает.

Признаюсь, что дальнейшие объяснения нашего хозяина я слушал не очень внимательно, мысленно углубившись в вычисления.

Тридцать тысяч пезо, это приблизительно полторы тысячи франков. Иными словами, 125 франков в месяц за великолепную усадьбу, 20 000 десятин превосходного пастбища и 10 000 десятин нетронутого топором леса с правом вырубать и продавать его в свою пользу… И это называется тут дороговато!

Вероятно Бонси не поверил бы мне, если бы я отважился ему сказать, что за свою единственную комнату-мансарду в Брюсселе, не меблированную и с окном, похожим на пароходный иллюминатор, я платил в месяц на пятнадцать франков дороже, чем он за все это княжество.

Михей