По следам рыжей обезьяны

Становилось все жарче, и первыми улетели голуби и птицы-носороги, а за ними постепенно разбрелись и остальные животные, оставив Рыжую Бороду полноправным и явственным владельцем дерева. Он же переменил спальню и теперь отдыхал в другом гнезде. Под вечер на угощение пожаловали новые гости — самка орангутана с двумя детьми и стайка болтливых птиц-носорогов. Полувзрослый самец оранга начал было взбираться по тонкому канату, но Рыжая Борода встретил его руладой басистых булькающих звуков, грозно предупреждая, чтобы тот держался подальше. Не дерзая ослушаться, незадачливый юнец отправился на поиски пропитания в другое место. Вечером толпа гостей поредела, и мать с малышом вернулась перекусить перед сном.

Я никак не мог поверить своей удаче. Вот так сидеть и наблюдать за множеством орангутанов — это было просто невероятно! Целый год я продирался сквозь адские дебри, чтобы несколько часов понаблюдать в одном месте или мельком увидеть орангов в другом. Я считал, что мне сказочно повезло, если удавалось следовать за животными три-четыре дня кряду, но мои наблюдения складывались по кусочкам, месяцами, и редко я видел больше одного-двух животных одновременно. А теперь мне оставалось только сидеть на одном месте да строчить в блокнот свои записи — и все дела! Это было легче легкого. За одну неделю я провел, наблюдая за орангутанами, восемьдесят часов, и за месяц видел больше встреч между отдельными подгруппами, чем за весь предыдущий год. Но даже теперь оранги практически не обращали внимания друг на друга и вели себя так, словно они кормятся в гордом одиночестве. Однако они поддерживали явный контакт друг с другом внутри групп в полном противоречии с моими прежними наблюдениями. Можно ли делать какие-то общие выводы о жизни орангутанов, если они обнаруживают подобные контрасты в поведении, и кто скажет, какие еще тайные грани их характеров остаются скрытыми от наблюдателя?

Может быть, мои противоречивые открытия можно объяснить, учитывая то, что в местности к северу от Сегамы покой животных нарушил лесоповал милях в двадцати от наших мест. Обычно здесь обитали несколько оседлых особей, державшихся на почтительном расстоянии друг от друга, а теперь сюда хлынули чужие орангутаны, которым пришлось искать новый дом после того, как из прежних владений их выжил лесоповал. Безусловно, этим можно объяснить появление на моем участке множества животных, которые пробыли здесь недолго и больше никогда не возвращались. Эти пришельцы своим появлением создали в моем представлении довольно путаную картину нормального территориального поведения орангутанов. При этом они, как видно, внесли такую сумятицу в местную популяцию, что старые самцы стали кричать гораздо активнее, и вследствие этого рождаемость здесь резко снизилась.

В прошлом году я пропустил сезон созревания дуриана, но нынче в июле колючие плоды снова стали наливаться соком. Дуриановые деревья — большая редкость, и на моем участке их оказалось всего восемнадцать. Различают три разновидности плодов: лампоон — продолговатые зеленые плоды с кремовой мякотью; дидинджи — очень редкая форма с круглыми красными плодами и приторной ароматной желтой мякотью и мераан — круглые желтые плоды с сочной красной сердцевиной. Последний очень любят дусуны, но китайцы высоко ценят как раз дидинджи и лампоон и дают за них хорошую цену на местных рынках. Бахат собирал дуриан тем же способом, что и мед, поэтому он снова возился с тем же снаряжением.

Для меня начало сезона ознаменовалось первой встречей с крупным молодым самцом оранга — он сидел высоко в кроне лампоона на южном берегу реки и лакомился плодами. Мы вытащили лодку на отмель и целый час наблюдали, как объедался этот гурман, но он с таким упоением уплетал сочную мякоть, что ни разу даже головы не поднял, словно нас тут и не было. Я запретил Бахату обирать плоды с деревьев, которые были видны с рек Боле и Сегама, и вообще в пределах участка, где я проводил наблюдения. Я регулярно осматривал эти деревья, проверяя, добрались ли до них мои оранги. Когда обезьяна кормится, она бросает вниз колючую кожуру плодов, и на земле кожура постепенно буреет, затем чернеет, так что по цвету кожуры можно узнать, сколько дней прошло с тех пор, как здесь побывали обезьяны.