По следам знакомых героев

— Это рычаг произвольного изменения сюжета. А вот эти кнопки дают возможность выправить любые искривления характеров. Садитесь сюда, вот в это кресло и — действуйте! С помощью моей машины для вас не составит труда сделать Онегина таким, каким вы только пожелаете.

— В самом деле попробовать? — неуверенно сказал Беликов, робко дотрагиваясь до рычагов и кнопок. — Гм… С чего же мне начать?.. Нда… Задали вы мне задачу… Ну, ладно! Так и быть, попробую…

Онегин вышел на крыльцо, поглядел на небо и плотнее закутался в шарф. День был ясный, солнечный. Однако Онегин поежился и поднял воротник.

— Мсье Онегин! — окликнул его Холмс. — Солнце уже высоко в небе. Ваш противник давно ждет вас. Я думаю, вам следует поторопиться, а то еще, чего доброго, он подумает, что вы струсили.

Онегин подозрительно оглядел Холмса и процедил сквозь зубы:

— Ишь, как вы ловко повернули…
Ну, нет! Ищите простаков!
Я, слава богу, не таков.
Чтоб грудь свою подставить пуле.

— А как же дуэль? — растерянно спросил Уотсон.

— В самом деле, — поддержал его Холмс. — Дуэль — старинный обычай, освященный вековой традицией. Вы дворянин, а согласно дворянскому кодексу чести…

На это Онегин отвечал уж вовсе не по-онегински:

— И впрямь такой обычай есть.
Но он и глуп, скажу по чести.
Скажите, ну при чем тут честь?
Одна лишь злая жажда мести.
Какой-нибудь бретер и хват
Легко обидчика раздавит.
А ну, как вас же оскорбят,
Да вас же на тот свет отправят?

— Вы рассуждаете весьма здраво, — вынужден был признать Холмс. — Однако ведь вызов принят. Теперь отказаться уже невозможно. Представьте, какие пойдут разговоры…

Лицо Онегина болезненно сморщилось, отчего он вдруг стал удивительно похож на Беликова.

— Да, это скверный оборот…
Боюсь — не стану притворяться, —
До губернатора дойдет.
До предводителя дворянства…
Все станут осуждать, болтать,
А я ведь человек здесь пришлый…
Ох, как бы мне не прогадать!
Ох, как бы тут чего не вышло!

На лице его отразилось мучительное колебание. Видно было, что страх быть убитым борется в нем с другим, не менее сильным страхом — трепетом перед так называемым общественным мнением. Но страх физический, видно, оказался сильнее. Махнув рукой, он решительно пошел назад, к дому, бормоча себе под нос:

— Бог с ним! Все это чепуха.
Уж лучше трусом пусть ославят,
Чем пулей брюхо продырявят.
Нет-нет! Подальше от греха!

Однако, не пройдя и трех шагов, он снова заколебался. Остановился, пошел к санкам.

— Что? Все-таки решили драться? — спросил Уотсон.

— Да нет, поеду извиняться! — мрачно объяснил Онегин. Однако в санки все-таки не сел, а опять пошел к дому.

— Куда же вы? — окликнул его Холмс.

Придирчиво поглядев на синее, без единого облачка, мартовское небо, Онегин объяснил:

— Хоть чист и ясен горизонт,
Я должен взять с собою зонт.

Беликов с увлечением поворачивал рычаги, нажимал на кнопки. Судя по всему, он был очень доволен результатами своего труда.

— Довольно! — побагровев от ярости, крикнул Уотсон. — Немедленно отойдите от пульта! Достаточно вы уже набезобразничили!

— В чем дело, господа? — возмутился Беликов. — Почему вы прервали мою работу? Я ведь только-только приступил к делу.

— Да вы понимаете, во что вы его превратили? — не унимался Уотсон. — Это ведь уже не Онегин, а еще один человек в футляре! Беликов номер два! Разве такой Онегин сможет влюбиться в Татьяну? А если и влюбится, разве он посмеет объясниться в любви замужней женщине?

— Боже упаси! — в ужасе воскликнул Беликов. — Женитьба — шаг серьезный… Да и зачем ему влюбляться? Как будто нет на свете других занятий для порядочного человека, как только кружить головы женщинам. Ежели хотите знать, я припас для Онегина куда более завидную участь. Он у меня станет учителем. Будет преподавать древние языки. Латынь, греческий…

— А Ленский?

— И Ленский тоже. Станет, скажем, преподавателем тригонометрии в той же гимназии. Синус… Косинус… Тангенс… Это ведь все тоже божественная латынь… Будут ходить друг к другу в гости, пить чай с вареньем из крыжовника, мирно беседовать… Разве это не лучше, чем палить друг в друга из пистолетов?

— Вы знаете, господин Беликов, — задумчиво сказал Холмс. — Пожалуй, ваша первоначальная идея была более гуманной. Уж лучше и впрямь взять да и совсем уничтожить несчастный роман Пушкина, нежели вот этак перекроить его героев по своему образу и подобию.