По следам знакомых героев

— Онегина с Ленским! — не утерпел и докончил за него Уотсон.

— При этом, — невозмутимо продолжал Холмс, — не скрою от вас, что более всего нас интересует самое начало ссоры двух друзей.

— Вот именно! — опять не выдержал Уотсон. — Нас интересует, что, собственно, послужило причиною…

Зарецкий не дал ему договорить:

— Мой юный друг, поэт и рыцарь,
Не в силах оскорбленья снесть,
Решил отважно заступиться
За гордую девичью честь.

— Позвольте! — возмутился Уотсон. — Но разве честь мадмуазель Ольги была задета? Неужели такой пустяк, как лишний тур вальса с милым молодым человеком, который держался с нею, кстати сказать, весьма почтительно, таил в себе хоть малейшую угрозу для ее репутации?

Услышав имя Ольги, Зарецкий не смог скрыть удивления.

— При чем тут вальс? Какая Ольга?
Ну, так и быть, из чувства долга
Вас откровеньем подарю:
Я об Татьяне говорю!

Тут настал черед удивляться Уотсону.

— О Татьяне? — вытаращил он глаза. — А при чем тут, собственно, Татьяна?

Почувствовав, что гости уже созрели для того, чтобы проглотить любую сплетню, Зарецкий сладострастно потер руки.

— Вам не известна подоплека?
Что ж, так и быть, я вам скажу.
Начать придется издалека.
Все по порядку изложу:
Онегин с ней крутил амуры.
Да-с, фигли-мигли, шуры-муры
И поцелуи при луне…

— Да не рассказывайте мне!
Я слушать этот вздор не стану!
Я точно знаю: он в Татьяну
Влюбился много лет спустя! —

Уотсон от возмущения и сам не заметил, как заговорил стихами, довольно удачно попав не только в размер, но и в рифму. Но не так-то просто было сбить старого сплетника. Он небрежно и даже слегка высокомерно отмахнулся от запальчивой реплики Уотсона:

— Ах, милый друг! Я не дитя.
Поверьте мне, я знаю лучше.
Сперва Татьяну он любил.
Потом как водится, остыл.
А тут как раз вот этот случай…

Видя, что Уотсон готов опять удариться в полемику, Холмс тихо шепнул ему:

— Потерпите, дружище! Дайте ему выболтать все сплетни, какие только ему известны. А там мы уж с вами разберемся, что тут правда, что ложь. — И, обернувшись к Зарецкому, сказал: — Все, что вы рассказали нам, господин Зарецкий, чрезвычайно интересно. Это проливает совершенно новый свет на известные нам обстоятельства. Итак, вы остановились на том, что Онегин…

Зарецкий не заставил себя долго упрашивать. Вдохновившись одобрением Холмса, он продолжал свой рассказ:

— Хоть шутки были их невинны,
Он зря, к Татьяне охладев,
Явился к ней на именины.
Не знал он норов юных дев.
Его увидевши, Татьяна
Вдруг повела себя престранно:
Тайком перекрестила лоб,
Как маков цвет вся запылала,
Окаменела, задрожала,
И — как подкошенная — хлоп!

Насладясь произведенным эффектом, он пояснил:

— Представьте, в обморок упала
Бедняжка, до смерти смутясь.
Ее выносят, суетясь.
Толпа гостей залепетала,
Все на Онегина глядят,
И громко все его винят.
Мужчины, дамы и девицы, —
Все тычут пальцами в него,
Не пряча гнева своего…
Ну, как тут было не взъяриться?
И он, от гнева опьянев,
На Ленском выместил свой гнев.
В нем самолюбие больное
Наружу выплеснулось вдруг…

Холмс оборвал его:

— Благодарю вас. Остальное
Уже известно нам, мой друг.

Как только они с Холмсом остались одни, Уотсон дал волю своему возмущению.

— Неужто вы и впрямь поверили этому старому сплетнику? — кипятился он. — Да ведь он же все это выдумал! От начала и до конца! Вам, видно, опять пришла охота поиздеваться надо мною… Онегин вовсе не был тогда влюблен в Татьяну, это она в него влюбилась. И она даже не думала падать в обморок. Ваш Зарецкий все это выдумал!

— Кое-что безусловно выдумал, — спокойно подтвердил Холмс. — Кое-что слышал от других…

— Таких же сплетников, как он сам, — вставил Уотсон.