По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая)

Арзамас – родина Аркадия Петровича Голикова (литературный псевдоним – Гайдар) – русского советского детского писателя5 и киносценариста, журналиста, военного корреспондента, участника Гражданской6 и Великой Отечественной7 войн. Здесь он провел детские годы.

Учеба в техникуме мне давалась легко, хотя в материальном отношении становилось все труднее и труднее. Отец в письмах все чаще писал, что ему прокормить столько ртов становится не под силу. Давал о себе знать и неурожайный год.

Почти всю свою стипендию я вынужден был отсылать домой, оставляя себе немного на карманные расходы. Но этих денег было явно недостаточно, чтобы свести концы с концами. Подрастали мои братья и сестры, которых надо было накормить, во что-то одеть, обуть. Поэтому весной 1941 года я был вынужден уйти с третьего (!) курса техникума и устроиться разнорабочим на строительстве автодорожной магистрали Горький – Арзамас – Кулебаки – Муром.

Именно это обстоятельство и заставляло меня теперь ежедневно вставать чуть свет и вместе со всеми моими сверстниками отправляться на работу за 30—40 километров от дома.

– Ну, что, встал? – с порога спросила меня мама.

Она уже вовсю возилась с чугунками у печи, ставила самовар, и по растекающемуся по всему дому хлебному запаху можно было безошибочно определить, что на столе скоро появятся ее наивкуснейшие, наизнаменитейшие блины.

Я с детства запомнил ее шутливое выражение: «Сегодня – кое-как, а завтра – каша с маслом».

Поначалу я не задумывался над ее словами, но став взрослым, понял смысл сказанного: ей всю жизнь приходилось выкручиваться, проявлять хозяйскую смекалку, чтобы накормить нас, если не досыта, то по крайней мере, чтобы мы не жили впроголодь и не заглядывали на чужой кусок хлеба.

Я громыхал в чулане8 соском умывальника, когда мама накрывала на стол. Умывшись холодной колодезной водой, почувствовал, как свежесть разливается по всему телу. Сонного состояния как не бывало! Можно садиться завтракать.

Посреди стола гордо стоял полутораведерный самовар, рядом – чугунок с картошкой, в тарелках лежали хлеб, масло, блины – по тем временам царский завтрак.

Не успел я поднести кусок ко рту, как дверь с шумом распахнулась, будто кто-то снаружи хотел ее снести с петель, и… на пороге возник мой друг Венька, существо с непредсказуемыми поступками и поведением – смерч, тайфун. Словом, настоящее стихийное бедствие для окружающих, от которого никуда невозможно было скрыться.

– Ты, что, соня, только завтракать сел? – буквально закричал он.

Вот так, ни «Здрастьте, тетя Аня», ни «Привет, друг».

Мое умиротворенное выражение лица повергло его в такой ужас, что мне стало не по себе. Я даже на какое-то время почувствовал себя виноватым.

– Ребята уже пошли, а он только за стол садится! Нет, вы только посмотрите на него! Каков! Ну-ка, живо собирайся!

– Да погоди ты тарахтеть! Дай человеку поесть! – я понемногу стал отходить от шокового состояния, в какое поверг меня Венька. – Хочешь, присаживайся к столу?

Мне хотелось успокоить его и в то же время немного позлить. Но Венька был непреклонен:

– Буду я с тобой тут рассиживать! Пошли! А то опоздаем!

Он, тем не менее, подошел к столу, взял «по-свойски» кусок хлеба, другой пятерней сгреб несколько картофелин, опустил все это в широченные карманы брюк, потом ополовинил тарелку с блинами и скомандовал:

– Догоняй!

Я только раскрыл рот от такого нахальства и самоуправства.

Стало ясно: завтракать мне сегодня не придется.

В этом он был весь – неугомонный, невозмутимый, неунывающий Венька – мой закадычный друг. Именно поэтому я никогда на него не обижался, потому что знал, что в нем нет ни капельки, даже капелюшечки злобы, хитрости, жадности. Он ради друга готов был отдать последнее. Именно поэтому я прощал ему все его «прегрешения».

– А кушать-то? – всплеснула только руками нам вслед выглянувшая из-за кухонной занавески мама.

– Ой! Здрасте, теть Ань! – обернулся на ходу Венька. – Я Вас не заметил! Спасибо! Некогда нам! Спешим!

– Ну погодите, я вам хоть с собой соберу.

Я ухмыльнулся: «Он уже все собрал!»

Завязав в узелок оставшуюся картошку, блины, несколько луковиц, хлеб, она украдкой от отца (моим братьям было три года и пятнадцать лет соответственно, а сестрам – 9 месяцев, 4,5 года и 8 лет, и они нуждались в молоке куда больше, чем я) сунула мне в карман еще и бутылку молока.

Удивительной женщиной была моя мама. За всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы она повысила на кого – нибудь голос. Она-то и сердиться не умела. Для каждого из нас в ее сердце находилось столько теплоты и ласки, что никто не вправе был обижаться на нее за что-либо. Никто из детей не был обделен ее любовью и нежностью. Наоборот, каждый из нас думал, что именно его мама любит больше всех.

Всем нам, а потом и всем своим внукам она придумывала ласкательно-уменьшительные прозвища: «Сахарный», «Золотяк», «Лисичка», «Медовый» и пр., которых мы стеснялись в детстве, но с теплотой, благодарностью и ностальгией вспоминали о них в зрелые годы.