По сложной прямой

Другой вопрос, когда надо сотворить что-то эдакое самостоятельно, собственноручно, при свидетелях, не имея ни практики, ни времени морально подготовиться, потому что режиссёр стоит рядом, нетерпеливо бия копытом в потёртый паркет пола. А за его спиной топчутся еще два барана.

— Ну, вы долго будете?! — въедливо поинтересовался Могилёв Николай Анатольевич, редких душевных качеств политрук нашего факультета. Оба прямоходящих парнокопытных увальня, составляющих его свиту, чувствовали себя неловко и лишними.

— Я пытаюсь понять…, — глубокомысленно и очень проникновенно, в расчете на нормальную мужскую солидарность, сказал я политруку, поглаживая маску, лежащую на парте.

— Часики, вообще-то, тикают, — постучал по циферблату пальцем этот вредный человек.

— Может быть, тогда подскажете? — не остался в долгу я. Рядом шумно и взволнованно дышали очень большой грудью, что слегка отвлекало, как и меня, так и свиту политрука.

— Изотов, что вы как маленький? — предпринял совершенно детскую попытку съехать с темы препод, — Хватит тянуть время!

Зато он может в авторитет, был вынужден признать я, вновь оглядывая фронт работ. Последний нервничал, периодически облизывая губы и одёргивая жакет.

Ну, то есть нервничала, облизывала и одёргивала. Риточка это была, Галкина. Комсорг нашего непутевого факультета во всей своей двухметровой и богатой на округлости красе. К ней-то мне и нужно было подомогаться, дабы потом быть взятым с поличным группировкой политрука, уже присутствующей на месте будущего преступления. В принципе, очень логично и правильно, потому как домогательства штука интимная, а что гораздо важнее — легко конвертируемая в «назойливые ухаживания», если подвергшаяся им, домогательствам, сторона, решит пойти на мировую.

Нет, выбирать для такого деликатного дела к щуплому мне в пару эту буйную большую красотку, в которой кровь и молоко бурлят с брызгами, из-за чего в отсутствие изб и коней страдают в основном студенты — в принципе, недальновидное дело, а то и вовсе абсурдное. Только вот тут есть нюанс доверия вышестоящих и ответственных лиц. Я, гнусный политрук, два барана и, собственно, жертва будущих домогательств этим доверием облечены, а остальные, более подходящие в качестве мишеней девушки, — недостаточно облечены. Кроме того, тут есть другой момент — любой эпизод с комсоргом будет громким, что и требуется.

— Так выйдите, — наконец, принял решение я, — Вы, товарищ Могилёв и вот эти два товарища. Зайдете позже. Мы тут с Ритой как-нибудь сами.

— Что именно сами? — въедливо уточнил политрук под испуганный всхрюк девицы, слегка меня боящейся с некоторых пор, — Вы, Изотов…

— Вот не надо! — отрезал я, — Будут легкие, крайне легкие и невинные домогательства, не более того! А вот когда увидите повышенное давление с наших браслетов, заходите, будьте добры! Даже врывайтесь! Мы же сосредоточиться не можем!

Мужик ооочень бы хотел со мной поспорить, что было у него буквально на всём лице написано, но лихорадочные кивки девичьей комсорговской головой сработали как надо, от чего он, заворчав, пошёл со своими из аудитории на выход, да еще и дверь за собой злобно так захлопнул. Мол, как это так, по его слову уже и студенты не домогаются!

Я оглядел фронт работ. Молча. Тот оглядел меня, вновь волнуясь и полыхая румянцем. Мне ничем полыхать не хотелось. Нет, я люблю женщин, даже очень, но… миниатюрных, изящных, ну или просто можно шикарных типа Юльки, будь она жива и в теле, а вот если оно надо мной возвышается… Впрочем, решаемо. Не так часто мужику дают, чтобы он в свои первые 40 лет детства был особо разборчивым.

Риточка у нас только хотела что-то сказать, как у неё не вышло — я приступил. Не являясь особым экспертом по домогательствам, я просто вдвинулся в дивчину, пихая ей своё щавло между грудей, а руки кладя на могучие и обильные ягодицы, тут же дружелюбно пожатые мной на разных участках своих мягких плоскостей. Взгляд я при всём при этом держал строгим, серьезным и немного скорбным, чтобы Галкина не надумала себе лишнего.

Не помогло.

У девушки, кстати, весьма и весьма миловидной, сперло в зобу дыхание и выпучились глаза. Я, не обладая особо широким спектром воздействий, использовал одну руку, чтобы зафиксировать талию комсорга, а другую ладонью утопил в её же необъятной груди, начав там жамкать всё, что жамкается. Рита на это всё дело округлила глаза, покраснела еще сильнее, а затем, издав хриплый писк, осела на парту, заметно теряя в росте и становясь тем самым, так сказать, ближе к народу.

— О! — обрадовался народ, понятия не имевший о том, что ему делать дальше, так как на моем уровне парой секунд ранее все места для домогательств логично кончились. А тут такой подарок!

Смело вдвинув ногу меж нижних конечностей усевшейся Галкиной, чем слегка задрав ей юбку (до середины бедер), я наклонился к ней, обнимая правой рукой за плечи, левую оставляя на груди, а губами, языком и прочим ртом засасывая девушку в её сахарные уста и глубже.