По соседству

Самое страшное — после, спустя полгода или больше, найти в почтовом ящике газету с новой статьей ее любимого Крылеева. Услышать голос ее старинной подруги, после долгого отсутствия заявившейся в город и требующей позвать к телефону Светлану. Обнаружить на дне ящика — из тех, в которые не заглядывают годами! — стопку писем, которые мама писала маленькой Аббе в пионерский лагерь. Там, в письмах, выцветших, на желтой бумаге, все было по-прежнему — мама волновалась за свою девочку, рассказывала ей о том, как они обязательно поедут в следующем году к морю, только надо немного потерпеть, вытерпеть и дотерпеть. У тетки в это самое время родилась Наташа, и мама помогала с малышкой — больше помогать было некому. Мужчины в этой женской семье не задерживались, и Абба никогда не знала своего отца и не понимала, зачем он был бы ей нужен. Смутной, расплывчатой, как знойный день, детской памятью — где все преувеличено и солнечно — она помнила мужчину в светло-каракулевой шапочке, воротнике и такой же точно, будто бы каракулевой, бородке. И еще одно, более давнее и более неприятное воспоминание: тот же самый каракуль лежит в ванне и волосы у него на груди похожи на водоросли, колеблющиеся в воде. Вот, кажется, к нему слово «папа» пристегивалось легче, чем к другим, но даже взрослая Абба этим обстоятельством почти не интересовалась. Мама так хотела. А все, что связано с мамой, помнила четко и объемно.

Накануне дня рождения мама ворчала: «Одиннадцать лет уже!» Хотя было еще всего лишь десять. На празднике в детском саду хлопала, как в театре, а потом фыркала: «Мирное голубое небо — шесть раз подряд! Далось им это небо!» Мама была взрывная, непоследовательная и чудесная, ее все любили — дети, взрослые, коллеги, родня, соседи, все! Абба помнила, как в школе девочки окружали маму со всех сторон, а одна из них, Зоя Зайцева, которую мальчишки дразнили Зояной, даже тайком нюхала мамино плечо, запоминая запах, и взрослую Аббу это возмущало так же сильно, как маленькую. Согласитесь, наглость? Да, у Зояны была совсем другая мама — крикливая, с волосяной дулей на затылке и привычкой облизывать губы, как будто только что съела мороженое, но это все равно не повод примерять себе чужую мать.

«Интересно, — думала Абба, заканчивая приборку по соседству, — сейчас я уже в том возрасте, в каком была тогда мама. Ей тоже было тридцать пять, когда Зояна и другие жаркие девочки со всех сторон наваливались на нее в школе. Словно бы каждая хотела забрать себе частичку на память».

«Вот так и проходит молодость», — продолжала думать Абба. — Однажды ты понимаешь, что скоро сравняешься в возрасте с мамой. Или придешь в магазин — а там продавцами работают дети. С пластмассовой кожей, гладкими лбами, загнутыми кверху уголками губ — как недорисованные улыбки. У детей на груди таблички с именами: Анастасия Сергеевна, Дарья Александровна, Елизавета Максимовна.

А выглядят — как дети. И лучше в одно зеркало с ними не смотреться.

Абба отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться работой — как художник перед удачным холстом. Юноша с фотографии смотрел на нее с благодарностью и смущением. Ей нравился этот мальчик, в самом деле — вот он мог бы ей понравиться! Если бы они оба были живы.

Абба быстро глянула на тетку и вытащила из букета лохматую, как болонка, хризантему. Тетка ничего не заметила, цветок лег под табличкой «А. Д. Болотов» так, словно всегда мечтал здесь лежать, — усталым облачком.

В мире мертвых Аббе всегда было легче и понятнее, чем в мире живых. У мертвых вполне понятные требования и ожидания — их надо было помнить, следить за их могилами и молиться за упокой души. Обидеть, предать, сделать больно умершие не умели, а с годами память о них становилась все лучше.

О предательстве Абба знала не из книжек — ей сделали однажды так больно, что след от этой боли остался с ней навсегда, как старый шрам, ноющий при перепадах погоды. В конце пятого курса, когда все девушки вдруг — словно герои в телесериале, ближе к финалу — начали спешно устраивать свои судьбы, Абба влюбилась, и получилось это у нее очень неудачно. Мужчина оказался жадным до всего нового, он был счастлив с Аббой ровно две недели, после чего легко освободился от нее — так отдают бедным родственникам разонравившиеся шмотки.

И на этой части жизни Аббы отныне тоже стоял крест. Тетка, впрочем, пыталась устроить ее судьбу — еще два года назад знакомила ее с холостяками и мамиными сынками, как на подбор убогими, но с претензиями. Мания величия как продолжение комплекса неполноценности.

Аббу вполне устраивало ее нынешнее состояние — она даже считала себя счастливой. А как же? Наше счастье, как и жизнь, есть сон.

Тетка наконец распрямилась и, тут же, ойкнув, схватилась за поясницу. Единственный родной человек на земле — Абба так боялась потерять ее, что временами мечтала о том дне, когда это случится, чтобы исчез этот отупляющий страх.