По совместительству экзорцист

Утром, на одиннадцатые сутки марафона, Максим со слезами констатировал: последняя буханка хлеба. Может, и не вылезать уже на свет божий из шатра, а сожрать ее и залечь опять, дабы спокойно заснуть и тихо, безболезненно умереть?

— В этой жизни умереть не ново, — процитировал Григориади строку из предсмертной записки Есенина, единственного поэта, которого блатари не только любили, но и знали. — Однако ты, паря, уже конкретно достал! А ну вставай! — И дал Иванову пинка.

«Ишь, жулик бумажный, разнылся! — проворчал он мысленно. — Ты еще должен триста километров пройти! Тогда и умрешь!»

— Может, попробовать охотится? Тут же куропаток полно.

Григориади пожал плечами.

— Охоться, кто тебе не дает.

— Для петель нитки нужны, — произнес Иванов задумчиво. — А еще лучше леска. Но…

— А борода зачем? — И Григориади, словно старик Хоттабыч, тут же вырвал метровую жесткую волосину. — Бери, дерзай, только не ной, пожалуйста: не люблю я этого.

Куропатки расхаживают по насту и склевывают разбросанные крошки. За пернатыми пристально наблюдает лежащий за бугорком Иванов. Его голова обмотана каким–то тряпьем, нос обмороженный, в струпьях. Когда ему казалось, что какая–то из птиц находится в радиусе петли, вскакивал и орал, что есть мочи. Куропатки лениво отлетали в сторонку. Почему петли не затягивались?.. Кто скажет?

— Опять ни одной!.. Помрем, Григорий Константинович, чую сердцем — конец уж близок! — плакался Иванов опекуну в жилетку.

— Экий ты пессимист! — мягко журил его Григорий Константинович, боявшийся перегнуть палку. — Ложись–ка и сегодня спать пораньше. Чтобы поутру, натощак, еще бросок километров на тридцать одолеть.

Когда они, затянув ремни, миновали–таки половину пути, то Григориади, очень не любивший возиться с посудой, попросил Иванова «довести котел до толку». Чтоб потом долго не чистить. И заодно наточить нож…

Никогда до этого человечины Григориади не ел. Откровенно говоря, ожидал большего, что будет похожа на свинину. Но та скорее напоминала говядину; причем даже не ту, которая с рынка, а магазинную. Мог бы и сообразить, что не лучшую. Какая корова могла сохранить вкусовые качества после шестисоткилометрового пробега на лыжах? Хорошо еще, что Григориади, специально для «максимятины», купил тогда в газпромовском поселке перец и лавровый лист.

Хлеба, жалко, к тому времени уже не осталось ни крошки. Трудно пришлось и без чеснока: ну что за отбивные могли получиться, а жаркое? Ведь Григориади умел неплохо готовить, и кстати, особенно удавались ему блюда мясные.

Разумеется, ни о каких укорах совести не могло быть и речи. Более того, после прохождения очередной дневной дистанции, поужинав Максимовой плотью, Григорию нравилось посидеть еще с часок у костра и пофилософствовать.

Хороший был парень Максим… Ну и хрен с ним… Кто–то, помнится, рассказывал, будто человек рождается с определенной программой. Вот Попов, например, чтобы изобрести радио, Эдисон — патефон.

Но для чего родился Иванов?.. Конечно, не для подделки накладных. Ведь в качестве программиста — Бог, поэтому, в принципе, программа должна иметь созидательный характер. Значит, цель жизни Иванова… кормить меня собой… В конце концов, ведь именно так и получилось! Чтобы не дать сгинуть в пути, чтобы я смог пройти эту долбаную тундру и, в конце концов, добраться до родного дома, прижаться к материнской груди…

Интересно, как там моя мама?.. Мама, мамуся, твой беспутный сын преодолеет все преграды и скоро припадет к твоим диабетическим стопам. Наверно, ты стала совсем старенькой? Потерпи, мамочка, еще немного. Теперь я уж точно отсюда выберусь!

Ну что могу сказать о тебе еще, Иванов? Если сделать попытку оценить тебя беспристрастно, — ведь нельзя забывать, что мы кунаки, — то все же вкусный ты был парень, мой дорогой Максимка–бухгалтер. Да будет тебе тундра пухом!.. Только, извини за откровенность, если бы у меня была хотя бы одна головка чеснока, тогда бы тебе цены вообще не было.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Родительский дом, начало начал…

На исходе одной из последних январских ночей, в прихожей небольшого старого дома на окраине Минска раздался одиночный, короткий звонок. Маргарита, жена брата Григория Григориади Василия, мучавшаяся бессонницей по причине неудовлетворенности вообще и порядком мироздания в частности, принялась энергично, с мстительным удовольствием расталкивать безмятежно спавшего мужа:

— Просыпайся, не слышишь что ли?.. Вот же сурок, тюлень несчастный! Звонит кто–то. Сразу не открывай. Спроси, что нужно?

Вася сел на кровати и потер слипающиеся веки. Не по возрасту стариковской походкой, подтягивая сползающие семейные трусы, пошаркал в прихожую.

— Кто?

— Это я, Гриша.

— Какой еще Гриша? — недовольно пробормотал Вася, хотя уже узнал брата.