По Старой Смоленской дороге

— Тебя если рассердить, ты и пушку-прямушку перенесешь! — ввернул Привалов, снова вызвав общий смех. — Но в нашем деле не только поднять да бросить… Еще соображать надо, вот ведь неприятность какая. Мы, разведчики, — народ чутьистый. У нас, брат, смотри в оба, а зри в три. — Привалов не слишком-то дружелюбно взглянул на новенького. — Ты фашиста хоть одного убил?

— Нет.

— А в глаза фашиста видел?

— Нет.

— В тыл к ним заглядывал?

— Нет.

— Ну хоть по ничейной земле гулял когда-нибудь?

— Нет.

— Какой же из тебя разведчик? Ни рыба ни мясо, ни с чем пирог. Ты еще не обтерся, парень.

— У нас в кишлаке тоже случай был интересный, — прищурился Джаманбаев. — Кузнец собрался коня подковать, а осел ногу поднял.

— А если у тебя душа струсит? Начнешь в разведке зубами стучать на всю окружность… — проворчал Евстигнеев.

Вот этого больше всего боялся и сам Беспрозванных. Боязнь страха была сильнее страха смерти. Вдруг в самый критический момент зубы и в самом деле начнут выстукивать дробь и с ними не будет сладу — хоть подвязывай челюсть бинтом, хоть выбивай себе прикладом все зубы до единого.

2

Была еще причина, почему Привалов неприветливо встретил новенького. Его прислали на место отчисленного из разведки Матусевича, а тот был добрый дружок Привалова, разведчик на все руки.

Началось с того, что фронтовая газета напечатала заметку о действиях белорусских партизан, а в ней был упомянут полицай по фамилии Матусевич. Этого оказалось достаточно, чтобы Кастусь Матусевич вызвал у лейтенанта Тапочкина недоверие: родичи Матусевича остались на оккупированной территории, и, поскольку у него есть старший брат, не исключено, что именно о нем говорится в заметке.

Матусевич пытался объяснить, что их фамилия — весьма распространенная в Белоруссии, в частности в деревне Рассохи и еще в нескольких деревнях вокруг села Ольковичи чуть ли не все жители — однофамильцы: там живут преимущественно Матусевичи, Брагинцы и Станевичи…

Тапочкин слушал все объяснения Матусевича со скучающим видом человека, напрасно теряющего драгоценное время, — он не позволит себя переубедить.

Тапочкин делил все человечество на две половины: у одних остались родственники на оккупированной территории, у других оккупированных родичей нет. И как бы геройски ни воевал представитель первой половины рода человеческого, доверие лейтенанта Тапочкина он все равно утратил.

Защищая дружка, Привалов задал Тапочкину вопрос: стал бы нечестный солдат огорчаться, что его из разведки перевели в кухонное подразделение? В овраге пуль-осколков не слыхать, работенка харчистая. Всегда найдутся желающие откормиться-отогреться на таком фронтовом курорте. А вот Матусевич топчется возле того котла, будто от своей части отбился, забыл, как смеются…

Привел Привалов и такой аргумент: допустим, случилось самое страшное и полицай Матусевич, чьи инициалы в газете не указаны, — родной брат Кастуся; допустим, что нашего Матусевича и того подонка родила одна мать от одного отца. Зачем же и в таком случае увольнять Кастуся из разведки и отказывать ему в праве как можно сильнее отомстить брату-выродку, который запятнал их фамилию, отомстить фашистам за три своих ранения?

Но Тапочкин слушал с сознательным невниманием. Судя по выражению лица, он остался при особом мнении.

Кроме всего прочего, ему не нравилось, что Кастусь Матусевич знает много немецких слов и заводит беседы с пленными.

Матусевич объяснил, что в старших классах сельской школы в Ольковичах немецкий язык преподавала учительница Василиса Владиславовна, вот она и приохотила его к языку. Матусевич прочел со словарем сказки братьев Гримм, несколько номеров газеты «Роте Фане» и брошюру об Эрнсте Тельмане.

Про Тельмана лейтенант слышал, а к братьям Гримм отнесся с подозрением:

— Родные братья или двоюродные?

Кончилась вся эта история тем, что рядового Матусевича отчислили из взвода разведчиков.

— Временно, до выяснения, — равнодушно утешил лейтенант.

Джаманбаев сузил свои и без того узкие глаза и вспомнил киргизскую пословицу: «Если бы у ишака были рога, он бы ничего живого не оставил».

И разведчицкий халат Матусевича нежданно-негаданно превратился в поварской.

Помкомвзвода, громогласно смеясь, назвал Матусевича заместителем повара по разведке, но Привалов выругал помкомвзвода: он не разрешал подтрунивать над «выдвижением» товарища.

Кто повеселел в связи с переводом Матусевича, так это Три Котелка. Появился на кухне свой человек, теперь можно рассчитывать не только на первую, но и на вторую добавку…

Новичок, конечно, меньше всех был виноват в этой истории и не знал, что ему отвели на хвойных нарах место Матусевича.

Привалов постоянно сравнивал новенького с Матусевичем, сравнение было не в пользу новенького и вызывало глухое раздражение. Привалов понимал, что не прав, но раздражение не проходило. А есть правило, хоть оно и не записано ни в одном воинском уставе: плохое настроение отделенного неминуемо отражается на подчиненных…