По страницам "Войны и мира"

причудам отца. Княжна Марья никогда — даже себе — не признается в том, что ей может быть

трудно и тяжело от деспотизма старика. «Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и дру -

гие это делали», — резко говорит она в ответ на сообщение мамзель Бурьен, что князь не в духе. «Ах,

он так добр!» — отвечает на признание маленькой княгини, что она боится старика. «Мне?.. Мне?!

Мне тяжело?!» — испуганно и удивленно восклицает в разговоре с братом. — «Ты всем хорош, Andre,

но у тебя есть какая-то гордость мысли... Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно

было, какое другое чувство, кроме veneration (обожания), может возбудить такой человек?..»

Сын позволяет себе судить отца.

«— И те же часы и по аллеям прогулки? Станок? — спрашивал князь Андрей с чуть заметною

улыбкой, показывавшею, что, несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его сла-

бости.

— Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, — радостно отвечала княжна

Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни».

Увидев в столовой «огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического

дерева князей Болконских», князь Андрей покачал головой.

«— Как я узнаю его всего тут! — сказал он княжне Марье...— у каждого своя ахиллесова

пятка... С его огромным умом donner dans ce ridicule!» (поддаваться этой мелочности) — курсив Тол-

стого.

За что же можно любить этого странного, страшного и, может быть, немного смешного стари-

ка?

Вскользь, между прочим, Толстой заметит в следующей части, повествующей о войне: «князь

Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день». Мы сможем

оценить это вскользь сделанное замечание, когда узнаем, какой праздник был у Ростовых в день полу-

чения единственного письма от обожаемого Николеньки, а ведь Ростовы любят друг друга; но у

14

них все иначе: Николай любит семейное тепло, оставшееся в ином, светлом и спокойном мире. Для

князя Андрея нет двух миров: его и отца — отец всегда с ним, отцу важна каждая мысль сына, каж-

дый его поступок, и сын, понимая слабости отца, не умеет обходиться без дружбы с ним. Вот какие у

них отношения:

«— А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? — сказал старик и тряхнул напудренною головой...

—

...Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до

вечера занят, воздержан, ну и здоров.

—

Слава богу, — сказал сын, улыбаясь.

—

Бог тут ни при чем. Ну, рассказывай...»

В каждом его слове — весь характер: сильный, деятельный, прямой. «Ну, рассказывай!» И

сын, «видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживля-

ясь... начал излагать операционный план предполагаемой кампании».

«— Ну, новенького ты мне ничего не сказал», — заключил отец, и это была правда: князь Ан-

дрей только удивлялся, «как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в

таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятель -

ства Европы последних годов».

Непонимание и отчуждение между родителями и детьми возникает ведь не на пустом месте;

оно, к сожалению, бывает закономерно: уставшие за долгую свою жизнь родители перестают интере-

соваться сегодняшним днем, не понимают интересов детей и сами углубляют возникающую пропасть,

расхваливая «свое» время и осуждая непонятное им новое.

Старый князь Болконский — сын своего века, он никогда не забывает своего звания генерал-

аншефа и заставляет губернаторов дожидаться у себя в официантской, но и веяния нового века не про-

ходят мимо него: «Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к

столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михаиле Ивановиче... доказывал,

что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михаила Иванович ничем не хуже нас с то-

бой».

Он весь состоит из противоречий, этот старый князь, но главное в нем — он живой; рядом с

ним и князь Василий, и все гости Шерер духовные мертвецы. Немудрено, что князь Андрей вошел к

отцу не с тем выражением, которое «он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, ко-

торое у него было, когда он разговаривал с Пьером».

Увидев князя Андрея, входящего в гостиную Шерер, я каждый раз стараюсь удержаться от од-

ной назойливой аналогии — и не могу: он напоминает мне Печорина. Это антиисторично — Печорины

придут через четверть века, совсем в другую эпоху. Но, тем не менее, я радостно удивилась, когда

увидела, что о старом князе Болконском Толстой пишет: «Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, од-

ним ртом, а не глазами». Помните о Печорине: «глаза его не смеялись, когда он смеялся...» Конечно,

это совсем разные люди: Болконские — оба! — прежде всего деятельны, Печорин прежде всего обре-

чен на бездействие. Но и в Болконских живет страдание от невозможности применить в с е свои силы:

отсюда неприятный смех старого князя, отсюда и многие страдания Андрея.

Мы еще не раз увидим, как они похожи, отец и сын. Отец все понимает, но не в его правилах