По страницам "Войны и мира"

стоит среди великих: Тургенева, Островского, Гончарова — его молодые портреты связаны для меня с

«Севастопольскими рассказами», с «Детством», «Отрочеством» и «Юностью», а вот «Войну и мир»

— не знаю, не понимаю, как мог написать человек еще не старый, и невольно приписываю, прибав-

ляю ему лет двадцать, если не тридцать.

Уже на этих первых страницах есть вещи непостижимые. Вот, например: «Как хозяин прядиль-

ной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвиж-

ность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает

или пускает его в надлежащий ход, — так и Анна Павловна, прохажива ясь по своей гостиной, под-

ходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением

опять заводила равномерную, приличную разговорную машину». (Курсив мой. — Н. Д.) И дальше:

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена со всех сторон равномерно и не умолкая шумели».

(Курсив мой. — Н. Д.)

Каждый раз, когда я это читаю, хочется посмотреть страницу на свет — как это написано я

нет ли еще чего-нибудь за строчкой. Но дальше обнаруживается, что Анна Павловна угощала своих

гостей виконтом, «как хороший метрдотель подает как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусок

говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне», и что «виконт был подан

обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный

зеленью». (Курсив мой. — Н. Д.)

Когда я все это читаю, мне кажется невозможным, что земной человек мог найти все эти слова

про веретена и кусок мяса; не верится, что Толстой, как все люди, ел, спал, любил своих детей, огор-

чался их болезнями, раздражался, обижался, ссорился из-за мелочей с женой...

В том-то и есть, наверное, величие гения, что он такой, как все, и не такой, как все; что в каж-

дой его строчке скрыта еще одна глубина — а как найдешь ее, за ней встает еще одна, и следующая,

и новая — исчерпать все невозможно, можно только перечитывать и перечитывать, каждый раз нахо-

дя новое и новое даже в раздражавших некогда первых страницах с их французским языком, ви-

контами и фрейлинами.

2. КНЯЗЬ И КНЯГИНЯ

С той минуты, как князь Андрей Болконский вошел в гостиную Анны Павловны Шерер, он при-

влек мое внимание — чем? Своей непохожестью на остальных. «Ему, видимо, все бывшие в гости-

ной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них, и слушать их ему было

очень скучно». Всем остальным интересно в этой гостиной, потому что здесь, в этих разговорах,

сплетнях, восклицаниях, вся их жизнь. И для жены князя Андрея, прелестной маленькой

женщины, здесь — вся жизнь. А для князя Андрея?

«Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему

надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее». И — через несколько ми-

нут, когда она обратилась к нему кокетливым тоном, — снова «зажмурился и отвернулся».

Сухой, надменный, неприятный человек — таким знают его гости Шерер. Таким впервые ви-

дим его и мы. Но что-то уже привлекло нас к нему — и хочется понять: неужели князь Болконский все-

гда, со всеми так сух и неприветлив?

После вечера у Шерер Болконские вернутся в свою богато отделанную квартиру, где все «но-

сило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов». Но и

дома князь Андрей не станет ласковее с женой.

«— Твой доктор велит тебе раньше ложиться, — сказал князь Андрей. — Ты бы шла спать».

2

Когда она вошла в его кабинет, он учтиво подвинул ей кресло. Потом, выслушав несколько ее

фраз, «с холодною учтивостью... обратился к жене». И, наконец, добившись, чтобы она ушла, встал и

«учтиво, как у посторонней», поцеловал руку. (Курсив мой. — Н. Д.)

За что? Почему он так холоден, так внутренне груб с женой — при всей внешней учтивости,

трижды замеченной Толстым?

Мы ничего не знаем об истории этого брака, но легко можем представить себе, как все было.

Вечера в светских гостиных и балы в блестящих залах — князь Андрей ездил на них, потому что

надо же куда-то ездить и, кроме того, вся жизнь знатного Петербурга проходит здесь; он танцевал с

женщинами, потому что на бале нужно танцевать (так он сам скажет позднее), и женился потому,

что нужно же когда-нибудь жениться, а девушка была хорошенькая и веселая, ее приподнятая верхняя

губка казалась «ее особенною, собственно ее красотой...» Он женился на прелестной девушке — и

она вышла замуж за красивого, блестящего, богатого и знатного человека; кого винить в том, что этот

брак обернулся горечью и страданиями для обоих?

В гостиной Шерер «всем было весело смотреть на эту полную здоровья и живости хоро-

шенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение», и мы не сразу понимаем, что раз-