По субботам не стреляю

«Дура! – сказала я себе. – Опять за свое?!» Так оно и было – увы! Ну что я могла с собой поделать? В главной части все совпало со сценарием тютелька в тютельку: она сказала, что к ее приходу Никита был уже мертв, и я немедленно поверила ей. Ну почему, почему я не могу допустить простую возможность, что человек может мне соврать? Прямо патология какая-то! Дурацкое инфантильное сознание. Конечно, ужас у нее в глазах выглядел абсолютно неподдельным, но ведь кто знает – может, это был ужас от ею же содеянного. Кроме того, на свете существуют хорошие актеры... Кстати, один раз она меня уже обманула. Стоило мне об этом вспомнить – и для меня прояснилась еще одна мелкая деталь.

– Лилька! – сказала я. – Так вот почему ты в прошлый раз рвалась побеседовать! Чтобы я, в случае чего...

– Ну да! – подтвердила она с виноватым видом. – Я подумала: вдруг как-нибудь узнают, что я там была в субботу. Мало ли какие у них способы! А ты уже будешь знать про мою ночевку и скажешь следователю, как дело было...

– А как же жених? – машинально поинтересовалась я.

– А что – жених? Это ж я на крайний случай – если узнают... А тут уж знаешь – пусть прибьет, пусть хоть бросает, лишь бы в тюрьму не сесть! У меня же алиби нету... Я по улицам шаталась, никто меня не видел...

Значит, идея тюрьмы у нее где-то маячит... Впрочем, это как раз ни о чем не говорит. Но вот что любопытно... В квартире после убийства перебывала куча народу, и ни один из них не вызвал милицию. Все тут же сбежали. У всех причины... Один – еврей, у другого – столкновения с убитым на личном фронте, у третьей – жених и алиби нету... Мотивы, улики – детективов все начитались, рассуждают грамотно. Ну хорошо, а я бы как поступила? Я бы... Нет, я бы, пожалуй, все-таки позвонила... И влипла бы, между прочим, очень и очень основательно.

В общем, как я ни старалась взращивать в себе недоверчивость и подозрительность, особого толку не было.

– Лиля, – спросила я напоследок для порядка, – ты кого-нибудь встретила, когда уходила оттуда?

– Внизу налетела на какого-то чернявого, – сообщила она. – Он мне вслед хмыкнул. Вот его я тоже боюсь... Ты думаешь, он меня запомнил?

Ну слава богу! С Костей все ясно окончательно и бесповоротно. А про Лильку я все-таки Соболевскому не скажу. Не могу...

На этом наш разговор закончился. Теперь мне предстояло – в который раз! – отпроситься с работы. Шеф сидел у себя в кабинете.

– Юра, – начала я, все-таки испытывая некоторую неловкость, – я должна в три часа быть в прокуратуре...

– Опять?! – проревел он, как по команде приходя в ярость. В первый момент я растерялась, но тут же сообразила, что ярость относится не ко мне. – Сколько можно?! Чего они от тебя хотят?

– Да нет, Юра, – успокоила я, – не волнуйтесь. Наоборот, все неплохо. Я поняла, что к чему, и теперь могу снять с себя подозрения. Не все, наверно, но большую часть. Мне важно поговорить со следователем лично. В общем, я хотела бы уйти...

– О чем ты говоришь! – он прямо-таки просиял, что меня, честно говоря, ужасно тронуло. – Иди на все четыре стороны! Лишь бы эта петрушка скорее кончилась! Кстати, ты не хочешь спросить, как с книжкой?

– Хочу, конечно! – спохватилась я.

– Завтра, бог даст, покажу тебе выведенный макет. Готовься сказать свое веское слово!

– Отлично! – воскликнула я.

По дороге к Соболевскому я попыталась подвести некоторые итоги. Разговор с Лилькой, как и предполагалось, ничего не дал. Ну и ладно! В конце концов теперь я знаю не так уж мало. Я знаю, что Костя не убивал Никиту и что Еврей его тоже не убивал. Я знаю, что никакого шантажа не было и в помине, а была дурацкая лингвистическая путаница. Я знаю, откуда взялась загадочная цыганка и почему исчезли заграничные продюсеры. Уже неплохо. Надо бы успокоиться...

Соболевский мне не понравился. Нет, он по-прежнему был несказанно хорош собой и обаятелен, и вкус мой за истекшую неделю не претерпел существенных изменений... Он не понравился мне в том смысле, в каком заботливые мамы говорят: «Что-то ты мне сегодня не нравишься» – если их чада плохо едят и вообще недостаточно радуются жизни. Скучный он был какой-то и вялый...

«Ничего, сейчас я тебя повеселю», – подумала я, усаживаясь напротив него и вооружаясь бумагой и ручкой. Он выслушал меня очень внимательно, потом достал из папки недоброй памяти записку про «шантаж», положил ее рядом с моими записями и какое-то время сидел молча, переводя взгляд с одной бумажки на другую. Минуты через три он, не поднимая головы, пробормотал что-то вроде «елки-палки!», потом почесал в затылке и уставился на меня совершенно бессмысленным взглядом.

«Не понял, что ли?» – подумала я и ужасно расстроилась: в этом случае мне пришлось бы резко менять свое к нему отношение – ни смуглая кожа, ни черные глаза не в силах были бы исправить положения. Выражение лица у него было странное. Прошло еще несколько секунд, прежде чем я поняла, что он изо всех сил пытается побороть приступ хохота. В конце концов мы расхохотались оба.