По святым местам

Вырос я в старозаветной русской религиозной семье, но веяние времени, советская школа, комсомол и университет затмили мое первоначальное детское религиозное сознание, и я забыл о Боге, забыл о церкви. В военкомате мне, как студенту университета, по их мнению политически подкованному, присвоили звание младшего лейтенанта и определили в политруки, хотя я не был членом партии.

Около батюшки Патермуфия я как-то оттаивал душой. Кровавые кошмарные военные сны сменились легкими детскими снами. Я видел своих добрых отца и мать, хлопотливую бабушку, нашу светлую горницу, угол со святыми иконами, зеленые парголовские рощи, слышал гудки дачных паровиков, рев проходящего по утрам на выгон стада, щелканье пастушеского бича.

У меня отросла бородка, появилось желание часто осенять себя крестным знамением. Какая-то умилительная теплота порой появлялась на сердце и невольно на глаза набегали слезы. Я жалел себя, жалел старца Патермуфия, жалел и молился за весь этот погибающий безумный мир.

Батюшка хотел меня крестить в ручье, но я сказал ему, что во младенчестве окрещен в храме священником. Тогда он отыскал в коробочке нательный серебряный крест и со словами: «Огради тя Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста и сохрани от всякого врага видимого и невидимого», – повесил мне крест на шею.

Как-то ненастным дождливым днем к нам пожаловал военный патруль немецких егерей. На них с яростным лаем бросилась наша собака. Шедший впереди фельдфебель короткой автоматной очередью сразу уложил ее наповал. Немцы шли гуськом и, подойдя к нашей келье, выстроились в цепь, направив карабины на окна и дверь.

– Кто есть квартир, выходи! – закричал фельдфе бель.

Мы вышли и стали около двери. Солдат вошел в келью и осмотрел ее, другой слазил на чердак.

– Кто есть ви? – спросил фельдфебель.

Батюшка поднял и поднес к лицу свой медный крест.

– Понимайт, ви есть анахорет. А другой, молодой?

– Он мой келейник.

– Was ist das – келленник?

– Это слуга, помощник.

– А, помочник, понимайт. Кош, кош – иди сюда. Покажи свои руки, помочник!

Я показал свои, темные от земли, покрытые мозолями, огрубевшие от копания могил руки.

– Gut! – сказал немец, посмотрев.

Они повернулись и, также гуськом, ушли по тропе вниз.

Батюшка перекрестился и сказал:

– Если бы не руки, тебя бы увели. Мертвые спасают живых. Вот тебе первая Господня защита и благодарность. Охти, собачку-то нашу убили нехристи. Поди, Алешенька, закопай ее.

Я рассмотрел немцев вблизи. Это были бравые ребята из полевой жандармерии дивизии «Эдельвейс». На груди у них на цепочках висели овальные знаки полевой жандармерии. На зеленых суконных, с козырьком, шапках – сбоку алюминиевая альпийская астра, такая же, только вышитая была на рукаве мундира, на другом красовался металлический силуэт полуострова с надписью «Krim». Видно, что они только что прибыли сюда из-под Севастополя. На ногах здоровенные, на металлических шипах, горные ботинки. Вооружены, в основном, карабинами, так как автомат системы «Шмайсер» или «Рейн-металл» для горных боев – пустая игрушка.

Я слышал про эту знаменитую дивизию горных егерей, укомплектованную парнями из Баварских Альп. Они с боями захватили Норвегию, штурмовали остров Крит, сражались под Севастополем. А теперь их бросили завоевывать Кавказ, чтобы добраться до кубанской пшеницы и бакинской нефти. Они стремились через Кавказ, Иран, Афганистан пройти в Индию, сбросить в океан презренных торгашей-британцев и положить эту прекрасную и таинственную страну к ногам своего обожаемого фюрера Адольфа Гитлера, который тяготел к арийской мифологии и мистическим индийским культам.

Под багровым знаменем со свастикой – этим черным индийским символом огня, с лихими песнями: «Ола вилла о ла-ла, олла вилла ол!» – многократным эхом отдающимися в ущельях, они рвались ко Глухорскому перевалу – батальон за батальоном.

Я после видел, как они, прекрасно оснащенные горным снаряжением, с целым караваном крепкокопытных испанских мулов с плетеными корзинами по бокам, нагруженными боеприпасами, минометами, продовольствием, спальными мешками, поднимались ко Глухорскому перевалу. Но прорваться на Военно-Сухумскую дорогу они не смогли. Наши стояли насмерть.

Назад на этих мулах в корзинах они везли обмотанных бинтами раненых и трупы убитых егерей. Корзины сочились кровью, а живые солдаты походили на тени. Грязные, в рваных мундирах, зашпиленных булавками, изнеможденные, измотанные тяжелыми горными боями до невозможности. Их мыли в походных автобусах-банях, переодевали в новое обмундирование, неделю откармливали, на отдыхе показывали фильм «Девушка моей мечты» с Марикой Рекк и вновь бросали в бой. А в Теберде в госпитале умножалось число искалеченных и в тихой роще росло военное кладбище.

«Нет, ребята, не видать вам Индии, – думал я, – останетесь вы все лежать в русской земле, а там, в далекой Баварии, восплачут по вас ваши матери и невесты и еще многие годы будут выходить на дорогу и ждать в тоске, пристально всматриваясь вдаль в надежде увидеть вас».