По таёжным тропам. Записки геолога

20 июля. Вчера к вечеру мы добрались до стана наших поисковиков. Они досыта накормили усталых голодных путников. За время нашего отсутствия Миша убил оленя, имевшего неосторожность близко подойти к палатке. На гольцах они нам часто попадаются, но так как мы ружья не носим, то они нам вроде «ни к чему». По-видимому, это олени из стада Василия, о котором говорил Протопопов. Обед был пречудеснейший — на первое картофельный суп с олениной, на второе жареная оленина, на третье кофе «мокко» со сгущенным молоком. Давненько мы, привыкшие к спартанской пище и скромным чаям, не вкушали таких чудесных яств.

После обеда, немножечко покалякав, мы как убитые уснули и проспали до позднего утра. Снаружи неистовствует непогодь, хлещет дождь и так сладко спится под аккомпанемент стучащих по палатке дождевых капель. К полудню дождь прекратился, но небо оставалось грозово-хмурым. Вода в Нелькобе поднялась метра на полтора, и кроткая беззубая старушка превратилась в разъяренную львицу «с косматой гривой на спине». Откуда у львицы косматая грива — пусть ответит Лермонтов.

Пульман великий отгадчик снов. Я, чтобы доставить ему удовольствие, сочинил роскошный сон, — на фоне гольцов и тайги раскинулось огромное болото, в котором вместо кочек повсюду торчали человеческие черепа и кучками покосившиеся кресты, а рядом дико завывала нечистая сила, терзая погребенных под крестами мертвецов. Пульман прямо-таки просиял от радости: «Ну, значит, золото здесь есть, ты только запомни место, которое тебе приснилось, это самое богатство значит здесь и запрятано».

В бога Пульман не верит, но нечистую силу чтит.

24 июля. Утренняя заря слегка позолотила края далеких облаков, еще серебристая луна, только наполовину утратила свой яркий ночной блеск, а мы уже на ногах. Холодно. Июльские утра дают себя знать. Теперь уже становится темновато и нельзя работать всю ночь, как в начале июля. А на высоте в 1200 метров много ли тепла может дать жиденький костер из тощих веток стланика? Он скорее обманывает, чем греет.

Проснулся я от холода и от странного треска, который донесся до моих ушей. Когда я открыл глаза, передо мной предстало феерическое зрелище — постель моего спутника ярко пылала, с треском разбрасывая вокруг себя фейерверки искр, а сам он с искаженной от ужаса физиономией в облаках дыма стремительно мчался прочь с належанного места. Коварное пламя костра потихоньку подобралось к груде стланиковых веток, на которых пристроился Ковяткин, и зажгло ее. Все в общем обошлось благополучно, если не считать пары новых дырок на одежде моего соратника.

С одеждой дело у нас обстоит катастрофически плохо. Я, например, одет так: на мне асимметричные брезентовые брюки, сохранившиеся после полевой работы 1931 года. Асимметричные потому, что я, по примеру известного Тришки, пытался чинить их за счет укорачивания штанин, во несколько увлекся и только под конец вспомнил мудрый прутковский афоризм — «нельзя объять необъятное». После этого я начал лихорадочно заполнять прорывы в них посторонним материалом. Латаю я их… в общем не спрашивайте меня, куда я дел все свои носовые платки. Так вот эти самые брезентовые брюки составляют самую прочную основу моего гардероба, его, так сказать, тяжелую артиллерию. Правда, комариное жало пронизывает эти брюки с такой же легкостью, как хороший нож кусок теста, но все же это защита. Под ними к телу прилегает «лоскутная империя» кальсон, которые, несмотря на систематическую чинку, упорно рвутся, причем каждый раз на новом месте. К счастью, дырявые участки кальсон и брюк не совпадают, так что кое-как существовать можно. В брюки наглухо засунута нижняя рубашка — краса и гордость моего гардероба, добротная, без единого изъяна. Вообще с рубашками у нас дело обстоит неплохо, особенно с нижними.

Поверх нижней рубашки мой корпус облегает плотная черная рубашка, благодаря которой я еще не совсем съеден комарами. Со временем она становится все менее и менее проницаемой для комаров, ибо трупы их убиенных товарищей покрыли рубашку своеобразной броней, о которую ломаются комариные жала. Стирать эту принадлежность своего туалета я опасаюсь, ибо лишенная брони она потеряет значительную часть своих защитных свойств.