По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

В новом доме куда просторнее,
Больше квартир, больше людей.
И эти люди куда достойнее
В смысле чувств, в смысле идей…

Эти стихи не следует понимать буквально. Слуцкий действительно не любил писательских сборищ. Как постоянно работающему поэту, ему нужно было уединение, даже одиночество. Но он не был парией в среде писателей. Как он ощущал себя частью народа («Я — часть его…»), так же не отделял он себя и от писателей. Нередко ему были ближе «чувства и идеи» тех, кто «вставал затемно», но он не был безразличен к мыслям тех, кто писал для «восемь часов служащих». Его волновали судьбы писателей, литературные репутации, их взлеты и падения, метаморфозы взглядов и поведений, реакции на общественные явления — даже и окололитературные сплетни. И хотя Слуцкий меньше всего был подвержен влиянию в оценке общественных явлений и особенно в вопросах стиля, его не оставляли равнодушным мнения соратников по писательскому цеху о нем самом. К мнению тех, чьи литературные пристрастия и вкусы решительно отличались от его собственных, относился равнодушно.

По мнению большинства вспоминающих о Слуцком, он был человеком общительным. Но в его общительности не было неразборчивости — а тем более в выборе друзей, людей, близких по духу, симпатичных или антипатичных. Космополитская кампания воздвигла баррикаду между писателями. Тех, кто активно выступал против «космополитов», писателей, особенно близких к власти и облеченных ее доверием, Слуцкий называл «людьми зазорными». Соответственно и относился к ним. Но «баррикада» Слуцкого в основном была воздвигнута не между «своими» и «чужими», а между талантливыми и бездарными.

Круг друзей-писателей был не широк, но устойчив. В довоенное время это Михаил Кульчицкий, Давид Самойлов, Павел Коган, Сергей Наровчатов, Исаак Крамов, Елена Ржевская, Михаил Львовский. После войны — оставшиеся в живых из довоенных и новые: Юрий Трифонов, Владимир Корнилов, Борис Рунин, Леонид Мартынов, Наум Коржавин, Николай Глазков, Владимир Огнев, Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов.

Широк был круг тех, с кем складывались близкие дружеские отношения (в том числе и с писателями старшего поколения).

В этом смысле особенно характерны отношения и оценки, сложившиеся во время итальянской поездки 1957 года. Слуцкий выразил это в стихотворении «Рубикон» и в нескольких незавершенных прозаических зарисовках, найденных в его архиве:

Нас было десять поэтов,
Не уважавших друг друга,
Но жавших друг другу руки.

Мы были в командировке
В Италии. Нас таскали
По Умбрии и Тоскане…

.............................

Старинная тарахтелка —
Автобус, возивший группу,
Но гиды веско и грубо

И безапелляционно
Кричали термины славы.
Так было до Рубикона.

А Рубикон — речонка
С довольно шатким мосточком.
— Ну что ж, перейдем пешочком,

Как некогда Юлий Цезарь, —
Сказал я своим коллегам,
От спеси и пота пегим.

Оставили машину,
Шестипудовое брюхо
Прокофьев вытряхнул глухо,

И любопытный Мартынов,
Пошире глаза раздвинув,
Присматривался к Рубикону,

И грустный, сонный Твардовский
Унылую думу думал,
Что вот Рубикон — таковский,

А все-таки много лучше
Москва-река или Припять
И очень хочется выпить,

И жадное любопытство
Лучилось из глаз Смирнова,
Что вот они снова, снова

Ведут разговор о власти,
Что Цезарей и сенаты
Теперь вспоминать не надо.

А Рубикон струился,
Как в первом до P. X. веке,
Журча, как соловейка.

И вот, вспоминая каждый
Про личные Рубиконы,
Про преступленья закона,

Ритмические нарушенья,
Внезапные находки
И правды обнаруженье,

Мы перешли речонку,
Что бормотала кротко
И в то же время звонко.

Да, мы перешли речонку.