По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Витя приходил, и в следующем году книга вышла. Это были “Неоконченные споры”. Борис, обычно даривший книги Пете или нам вместе, «Неоконченные споры» надписал мне отдельно. Так в нашей семье остались две одинаковые подаренные им книги. На одной написано: “Пете — первому другу”; на другой “Ире Горелик — с предками и потомством. С любовью. Борис Слуцкий. 9. 11. 1978”»[360].

С тяжелым сердцем вспоминает свой единственный визит в больницу и Наталья Петрова:

«…приехала на Ленинский проспект и стала искать психосоматическое отделение 1-й Градской. Оно спрятано в чахлых зарослях. Даже вековые деревья и старинность больницы здесь уходят и остается мусор, задворки и глухая закрытая дверь. Все отгорожено от нормальной жизни. Когда-то Борис говорил, что я вынослива, выдерживаю постоянную стиснутость своей души надеждой и отчаянием, ее обвалы и землетрясения. Я удивлялась и не очень верила ему, мне казалось, что все не так уж плохо, что все это — свойства живой человеческой души. Теперь моя душа, действительно стиснутая надеждой и отчаянием, дрожала, готовясь к встрече с другой душой, перешедшей грань и живущей в других измерениях. А это была большая и сильная душа. Я написала записку: “Борис, пожалуйста, не прогоняйте меня” — и стала ждать… слушая, как стучит мое сердце где-то в горле. Меня впустили. На мою записку он сказал: “Эту надо пустить”.

Он сидел на кровати, подняв руку — поправить волосы, — и резко прекратил это живое движение. Оборвал себя. Все уже не имело значения. Был вежливый разговор: как дела? Как Коля? Как такой-то? Такие-то? Я отвечала — как могла бодро, не крича, не плача. Стала говорить ему, что не имеет права так вот все бросить, его многие ждут, в него верят, нуждаются в его помощи, что-то о “Зеленой лампе”…

— Наташа, прекратите эту психотерапию. — Это было от прежнего Слуцкого.

— Так научите… что говорить? Что делать?

— Не знаю, — сказал он, — не знаю, чем все это кончится, но я уже больше никогда не буду делать того, что делал до сих пор.

Он сказал мне это строго и глядя поверх меня, не мне, а чему-то сильнее и мощнее его и чему он отказывался впредь подчиняться. Хотел, чтобы я поняла и запомнила. Я запомнила. И, мне кажется, поняла… Он хотел положить мою записку в тумбочку, но снова оборвал себя и протянул ее мне.

Больше мы не виделись»[361].

Ко всем «фобиям», о которых вспоминает Ирина, прибавилась новая — страх перед выходом из больницы. Брат Слуцкого Фима, друзья понимали, что из больницы ему надо уходить. Но — куда? Рассматривались варианты: например, вернуться в квартиру в Балтийском переулке и кому-нибудь из друзей или брату пожить с ним некоторое время. Самойлов, живший в Пярну, участвовал в обсуждении в письмах. 24.03.78 года он писал: «Вести о Борисе, которые доходят из Москвы, неутешительные. О нем постоянно думаю с чувством бессилья, невозможности ему помочь, с ощущением “безнадеги”. Даже если бы кто-то мог провести с ним некоторое время, это не решает дела. Во-первых, неизвестно, захочет ли он, во-вторых, — что дальше? Болезнь Бориса не умственная, как бывает у сошедших с ума, а душевная. В первом случае за человека можно принять решение, а за душу решения принять никто не может. И, конечно, ужасно наблюдать все это, не зная даже, как подступиться к решению проблемы… Напишите о впечатлениях Иры». 6.04.78 в ответ на Ирино письмо Дезик писал: «…Сами знаете, как Ирино письмо огорчительно. Чем дальше, тем меньше надежды, что дело пойдет на лад, что Борис совсем восстановится… Если даже за него принимать решения, то какие? Кто с ним может быть? Это вот сейчас коренной вопрос, потому что в больнице ему делать нечего. Таблетки можно принимать и дома.

Бабу надо, но откуда ее взять? Ведь бабе тоже нужна перспектива, и нужно хоть какое-то движение со стороны Бориса. Ему это не предложишь. Сиделка с перспективой? Не допустит Борька никого до себя…

Как-то все это тупиково. Фимка (брат) если бы мог с ним поселиться».

При появлении признаков улучшения удалось убедить Бориса покинуть 1-ю Градскую. Некоторое время он жил дома; с ним был брат.

В одну из таких ремиссий Борис пошел проститься с Наровчатовым. Об этом вспоминает Елена Ржевская: «Дубовый зал ЦДЛ не мог вместить всех. Люди ждали на улице. В зале были поэты военного поколения и те, кто помоложе. Давид Самойлов с женой прилетели из Эстонии. Борис Слуцкий пришел, превозмогая болезнь.

…Когда кончился траурный митинг, Борис Слуцкий, прямой, напряженный, похожий только на самого себя, военной поступью прошел сквозь размыкавшиеся перед ним ряды людей к гробу, к Лидии Яковлевне, громко и отрешенно сказал:

— Лидия Яковлевна, я Борис Слуцкий, я пришел разделить ваше горе.

Старая мать Сергея узнала его»[362].