По тюрьмам

31 января 2003 года прокурор Генеральной прокуратуры РФ Вербин, похожий на поставленную на попа двуручную пилу, не нашел для Савенко Э.В. ни единого смягчающего обстоятельства. И запросил у суда наказать Савенко Э.В. по статье 205-й — десятью годами лишения свободы, по статье 208-й — четырьмя годами лишения свободы, по статье 222-й — восьмью годами лишения свободы, по статье 280-й — тремя годами лишения свободы. Вместе взятые, эти срока дают в сумме 25 лет заключения, но путем новомодного частичного сложения прокурор запросил мне «милосердные» 14 лет лишения свободы с отбыванием в колонии строгого режима.

Я бесстрастно записывал речь прокурора. И постарался, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице. И ни один не дрогнул. От маньяков у власти я ничего хорошего не ждал, потому запрошенному сроку не удивился. Зловещий Вербин прислуживал генпрокурору Устинову на процессе Радуева — это исполнительный расстрельный прокурор, и ничего иного, кроме этих непроницаемых 14 лет, он мне не мог сунуть. Ибо 10—15 лет мне обещали оперативники и следователи ФСБ сразу после ареста. 25 лет — это степень ненависти, которую их государство ко мне испытывает, и степень моей опасности для их государства. А 14 лет — это столько, сколько, они считают, выдержит наше общество.

Нас отвели в конвоирку. И почти тотчас загрузили в автобус. По боксам. Ледяным. По пути из облсуда в тюрьму, в темноте ледяного стакана я вполголоса декламировал стихи Кузьмина, самое начало из книги «Форель разбивает лед»:

Стояли холода, и шел «Тристан».
В оркестре пело раненое море,
Зеленый край за паром голубым,
Остановившееся дико сердце.
Никто не видел, как в театр вошла
И оказалась уж сидящей в ложе
Красавица, как полотно Брюллова.
Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране…
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках.
Теперь она внимательно и скромно
Следила за смертельною любовью,
Не поправляя алого платочка,
Что сполз у ней с жемчужного плеча,
Не замечая, что за ней упорно
Следят в театре многие бинокли…
Я не был с ней знаком, но все смотрел
На полумрак пустой, казалось, ложи…
Я был на спиритическом сеансе,
Хоть не люблю спиритов, и казался
Мне жалким медиум — забитый чех.
В широкое окно лился свободно
Голубоватый леденящий свет.
Луна как будто с севера светила:
Исландия, Гренландия и Тулэ,
Зеленый край, за паром голубым…

А Наташа — красавица, как с полотна Брюллова, — умерла в ночь со 2-го на 3 февраля. Так как я с нею не разведен, то получилось, что я стал вдовцом.

Я узнал о ее смерти очень рано утром 4 февраля. Я стоял уже в тулупчике, готовый ехать на суд-допрос, похрапывали сокамерники, когда в 6.30 в «Новостях» НТВ сказали: «Умерла Наталья Медведева, жена Эдуарда Лимонова, „черная звезда, леди русского альтернативного рока“, „странная женщина“.

Отмучилась Наташечка, подумал я.

Сказали: «Умерла во сне». Бородатый сожитель и бородатый брат Наташи, оба Сереги показались на экране. Кинокамера облизала ее кассеты и вещи. Бесполезные теперь для нее. Сожитель сообщил, что Наташа шила ему костюм, и продемонстрировал бесформенные куски дырчатой резины. А может быть кожи, прикинув ее на себя. Выглядел он глупо. Ясно, он был растерян. Мамка его ушла. Костюм выглядел шизофренически. Представить себе, что Наташа могла что-либо долгое время шить, было трудно. Думаю, этот «костюм», с позволения сказать, являлся символическим состоянием ее души и состоянием их союза. Дыры плюс дыры. Ей, чрезвычайно нестабильной и больной, нельзя было соединяться с нестабильным и больным. «Комсомольская правда» тоже сообщила, что якобы она умерла во сне. Сожитель сообщил, что отсутствовал несколько дней, а когда явился домой, Наташа спала. Он потряс ее, оказалось, она мертва. Корреспондентка «Комсомольской правды» задала вопрос: «Что же случилось с Наташей? Слухи уже поползли, говорят, что виной всему наркотики». Сожитель отвечал: «Наташа любила и могла выпить, это — да, хотя запойной никогда не была. А наркотики — нет, исключено. Этим она не интересовалась. Знаю точно, потому что сам когда-то увлекался по молодости, но потом прошло».

«Стояли холода, и шел „Тристан“… В оркестре пело раненое море…»