По тонкому льду

Ремизов вооружился старомодными очками в белой металлической оправе, взглянул на бумажку и просто сказал:

– Моя работа.

Я ожидал встречных вопросов. А в чем дело? А зачем это вам? А что случилось?

К людям, которые так поступают, я отношусь с предубеждением. Они или неосторожны и выдают себя, или чрезмерно любопытны, что нескромно, или, наконец, трусоваты из-за не совсем чистой совести.

Ремизов, отрадно отметить, не подпал ни под одну из этих категорий. Вопросов от него не последовало. Он вложил очки в твердый футляр, спрятал его в карман и стал преспокойно курить, будто не имел никакого отношения к счету, лежавшему перед ним.

– Помните этот ужин? – поинтересовался Дим-Димыч.

– Как не помнить? Знатный ужин. Такие не часто у нас бывают в будние дни.

– Клиентов не разглядели? Что за люди?

– Нездешние. Проезжие, видать. Но солидный народ, вежливый, обходительный.

Ремизов обратил наше внимание на детали, которые он подметил сразу. Гости в конце ужина заказали кофе с ликером. Местные этим не шалят. Потом попросили специальные рюмки, а их отродясь не было в ресторане. А местные уж если доходят до ликера, то пьют его или из бокалов, как вино, или из стопок.

– Сколько же их было? – спросил Дим-Димыч.

– Пять персон. Две дамы и трое мужчин.

«Значит, мы не ошиблись, предположив, что в ужине участвовало пять человек и среди них две женщины», – подумал я.

– И, по моему разумению, четверо состоят в родстве, – заметил Ремизов.

– Почему решили? – полюбопытствовал Дим-Димыч.

– Тут и решать нечего. Одна пара: муж и жена – пожилые люди, а другая – молодые. Молодые зовут пожилых папа и мама. Тут же ясно.

– Какого же все-таки возраста были дамы?

– Как вам сказать… Пожилая в пору мне, а молодой самое большее двадцать. Девчонка совсем. «Черт знает что, – с досадой подумал я. – Из дам ни одна не подходит».

– А мужчины, кавалеры их? – задал Дим-Димыч новый вопрос.

– Хм… кавалеры? Пожилой тоже недалеко от меня ушел, а другой парень безусый. Ну, годков двадцать пять.

«Так. Двое мужчин тоже отпали», – отметил я.

– А пятый? Вы о пятом забыли сказать, – напомнил Дим-Димыч.

– Почему забыл? Совсем нет. Вы спрашиваете, я отвечаю. Пятый – средних лет, фигуристый такой, светлый, волосы богатые, красивый с виду…

– С родинкой на щеке, вот тут!.. – показал я.

– He заметил.

– Маленькая родинка, – добавил Дим-Димыч. – Красная.

– Понимаю. Красная, маленькая. Родинки не заметил.

Я шумно вздохнул. Ерунда какая-то! Но при чем тут счет? Как он попал в чемодан?

– Кто рассчитывался с вами? – спросил Дим-Димыч.

– Этот фигуристый, светлый и рассчитывался за всех. По всему видать, он и устраивал ужин.

– И никого из этих клиентов вы ранее не встречали?

Ремизов отрицательно покачал головой:

– Не встречал.

Мы отпустили старика и задумались. Разрозненные, беспорядочные мысли закопошились в голове. Ну, хорошо, эти люди не имеют никакого отношения ни к жертве, ни к убийце. Допустим, так. Но счет, счет… Каким образом он попал в чемодан убитой женщины?

Дело вновь заходило в тупик. Перед нами как бы возник глухой высокий барьер, преодолеть который было не в наших силах.

Что же делать дальше? Уж не запамятовал ли старик? Быть может, он просто забыл о родинке, хотя и видел ее? Уж не такая это великая примета – родинка! Быть может, он ее и не заметил? А если бы не родинка, то все как будто совпадает…

Наши раздумья прервал стук в дверь. Вернулся Ремизов.

– Прошу извинить, вспомнил… – проговорил он, закрывая дверь.

«Слава богу, вспомнил о родинке», – подумал я.

– Вот что я вспомнил, – продолжал Ремизов. – Надо вам поговорить с Никодимом Семеновичем…

Я сдвинул брови. Что такое?

– С каким Никодимом Семеновичем? – спросил Дим-Димыч.

– Скрипач. Первая скрипка в нашем оркестре. Мне сдается, что он знает этого фигуристого человека. Ну, этого, пятого, как вы сказали. Он подзывал Никодима Семеновича к столу, угощал его. Они чокались и пили…

Стоп! Обозначился просвет. Молодец старик! Вновь вспыхнула искра надежды. Быть может, скрипач прольет свет на эту темную историю?

– Оркестр скоро соберется, – добавил Ремизов.

Мы решили спуститься в ресторан поужинать. Да кстати и приглядеться к первой скрипке.

В зале было негусто. Оркестр еще не играл, и на эстраде царила странная тишина.

Мы сели за столик Ремизова, и старик довольно быстро подал нам густую и перенасыщенную всякими пряностями мясную солянку. Надо было обладать исключительным мужеством, чтобы проглотить ее без остатка. Но в ожидании музыкантов пришлось чем-то занимать себя и приносить какие-то жертвы. Правда, местное вино, довольно приятное на вкус, несколько смягчило удар, нанесенный нашим желудкам сборной солянкой.

Наконец из узкой двери в задней стене на эстраду вышли дружной гурьбой музыканты и стали рассаживаться по своим местам.

Первую скрипку мы узнали сразу. Да и нельзя было еe не узнать: она была единственной.