По тонкому льду

— Беспартийный! Да мы гордиться должны, что у нас есть беспартийные, которым можно доверять, как коммунистам. И последнее: я предлагаю всерьез и немедленно приняться за проверку всех уцелевших подпольщиков. Всех без исключения. И начать надо со связного Колючего.

— Почему с уцелевших? Почему с Колючего? Почему с конца? — спросил Геннадий.

— Трудно узнать что-то, не зная ничего, — отрезал Андрей. — Не станешь же ты проверять арестованных?

— Пословица гласит, что умные начинают с конца, а дураки кончают в начале, — добавил я. — Андрей прав. Демьяна еще летом насторожило, что гестаповцы, схватив Прохора, не тронули его связных Колючего и Крайнего. Он просил задуматься над этим.

— Крайний арестован, — уронил Геннадий.

— Так что же? Будем ждать, когда арестуют и Колючего?

— Мы не можем, не имеем права подозревать в каждом предателя, — сказал Андрей. — Но проверять каждого мы обязаны.

Геннадий молчал, усиленно потирая щеку. Он, видимо, решал трудную для себя задачу. И решал по-своему. Уйти от борьбы, ставшей неимоверно опасной сейчас, было его желанием. Участие в ней до сего дня не требовало особого риска. Кроме меня, Андрея и связного от Демьяна, он ни с кем не встречался. Радиограммы ему доставлял я и относил от него к Наперстку. Возможность провала ничтожна. Геннадий мог спокойно ходить по городу, спокойно спать за своими плотными ставнями и даже спокойно целовать свою Груню. А теперь ему предлагали активную борьбу, и предлагали в такой момент, когда враг накинул на подполье петлю и по одному душит патриотов.

— Ладно, — нехотя, каким-то упавшим голосом произнес Геннадий. — Твоим ребятам будет по плечу проверка?

— И его, и моим, и даже женщинам из группы Челнока, — ответил за меня Андрей. — Нужна взаимная, перекрестная проверка и перепроверка. Иначе мы не вырвемся из этого заколдованного круга.

— Хорошо, — опять согласился Геннадий. — Пусть будет так.

— И еще у меня такое предложение, — продолжал Андрей. — Связного Колючего надо сменить.

— Правильно! — одобрил я. — Он может быть на подозрении у немцев, как и Крайний, с того момента, когда арестован Прохор.

— Но ведь он поддерживает связь через "почтовый ящик", — возразил Геннадий.

— Крайний тоже имел дело с "почтовым ящиком", а все-таки его арестовали.

Геннадий кивнул:

— Что ж, заменим и Колючего.

Он говорил это таким тоном, будто выполнял чужую волю. И в глазах его туманилась глубокая тоска. Я приметил ее, но не придал значения. Мы были слишком взволнованы постигшим нас несчастьем и думали в ту минуту только о нем.

11. У Аристократа тоже новости

Тридцатиградусный мороз жег основательно. Я шел широким шагом, зябко поеживаясь. Ослепительно белым, кристаллическим блеском отсвечивал на солнце молодой, выпавший ночью снег. Стояла безветренная тишина. Флаги со свастикой у входа в комендатуру упали, будто налитые тяжестью. На главной улице горожане скребли тротуар. Горками возвышался плотный сколотый снег.

Наконец холод остался за стенами дома: я в приемной доктора. Поначалу тепло не ощущалось. Только немного погодя горячая кровь прилила к лицу, рукам, ногам.

Андрей сидел в компании знакомого мне очень худого клиента.

В том, что попаду на прием последним, я не сомневался. Но вот кто из них двоих — Андрей или худой клиент — первым пойдет к доктору, можно было только гадать. Мне хотелось, чтобы пальма первенства принадлежала худому. Я был кровно заинтересован в этом.

Из кабинета вышла дремучая старушка в сопровождении Наперстка. Андрей поднялся. Значит, его очередь. Я в душе выругал друга: как же он не рассчитал и пришел раньше худого клиента? И что теперь делать? Изобретать предлог для встречи?

Выручила Наперсток. Она обратилась к Андрею:

— Вам опять массаж?

— Да.

— Быть может, вы уступите очередь этому господину? — Она кивнула на худого клиента. — Ему вливание. Десять минут.

Андрей "великодушно" поступился очередью. Худой клиент хмуро и неловко поблагодарил его и скрылся в кабинете.

— Умница, — тихо проговорил Андрей, имея в виду Наперстка.

— Она-то да, — заметил я, еще не избавившись от досады.

— Я пришел рановато, — попытался оправдаться Андрей.

— Учти на будущее.

Спустя четверть часа мы слушали Карла Фридриховича.

— Был. Три раза был, — рассказывал он. — Все верно. Тромбофлебит. Хронический, поверхностный, нижних конечностей. Отеки. Боли, особенно при ходьбе. Обычная картина… Надо лечить. Хорошо бы покой, постельный режим, но все это роскошь, о которой сейчас можно лишь мечтать и больному, и врачу. Господин Пейпер был весьма удивлен, узнав, что я немец. Он, кажется, верил, будто русские в начале войны расстреляли всех немцев. Внимательно и как-то настороженно слушал меня, но о себе ничего не сказал… Я понимаю его.

— Так-так, — выражал я нетерпение. — Какое впечатление он произвел на вас?

Карл Фридрихович улыбнулся: