По тонкому льду

К операции решили привлечь, кроме меня, Костю, Клеща и Вьюна с двумя его хлопцами. Колючего же предупредили через Трофима Герасимовича, чтобы на свидание не ходил. Таков приказ подполья.

Солнце сегодня должно было зайти в двадцать один час девятнадцать минут, а луна — в час тринадцать. Когда я шел по улице Щорса, солнце скрылось за горизонтом, догорала заря, а бледный лунный диск уже плавал в небе.

Вся передняя сторона кладбища была открыта. Раньше здесь стояла красивая, высокая, литая из чугуна решетка с узорами, осыпанная крестами и головами ангелов. Немцы еще в прошлом году сняли решетку целиком и увезли. Теперь оградой служили густые кусты колючей акации. Остальные же три стороны кладбища ограждала прочная, сложенная навеки кирпичная стена.

У ворог, вернее, там, где раньше были ворота, меня поджидал Костя, одетый, как обычно, в полицейскую форму.

— Ну как? — спросил я.

— В ажуре. Тишь, гладь и божья благодать. Пошли.

— Нет, подождем еще одного.

По моим следам топал Трофим Герасимович. Увидев полицая, он остановился и, кажется, хотел быстренько улепетнуть, но я опередил его:

— Давай сюда, свои. Знакомься!

Трофим Герасимович и Костя молча пожали друг другу руки, и лишь после этого мой хозяин покрутил головой и сказал всего одно слово: "Здорово!"

Мы тронулись.

Окутанные сумраком и испещренные лунным светом кладбищенские дорожки разбегались во все стороны Костя выбрал самую узенькую и повел нас по ней.

Все здесь одичало и заросло зеленью сумасшедшей силы. Было тихо, прохладно, пахло гнилью Нигде не бывает так печально и жутко, как на кладбище ночью.

Через пять-шесть минут мы оказались у цели — на небольшой полянке, окруженной вековыми кленами и кустами жасмина. Он цвел, и его одуряющий запах кружил голову.

Полянка имела шагов двадцать в диаметре. Точно по середине ее, придавленный трехметровым слоем земли, а поверх нее грубо отесанной глыбой гранита, покоился прах купца второй гильдии Аверьяна Арсеньевича Шехворостова. На гладкой стороне гранита легко можно было разобрать три слова: "Вот и все".

Костя предупредил меня, что Вьюн, то есть Хасан Шерафутдинов, и его хлопцы будут наблюдать за Угрюмым от начала и до конца и появятся лишь в том случае, если Костя подаст команду.

В нашем распоряжении еще имелось время. Мы облюбовали места для засады — в кустах жасмина, за стволами кленов, закурили и стали болтать о всякой всячине. Разговор сам по себе перескочил на Угрюмого.

— И такой гад, — сказал Трофим Герасимович, — был младенцем и сосал грудь матери. Скажи пожалуйста! Но здоровяк. Видать, на хороших харчах сидит. Справный мужик. С таким гляди в оба, спуску не даст.

— Посмотрим, что он скажет, — проговорил Костя.

— А куда ему деваться? Уж больно сильно наследил, — заметил Трофим Герасимович.

На меня нашло какое-то возбужденно-веселое, игривое настроение. Я верил в успех затеянного предприятия. Мне всегда нравились такие столкновения лоб в лоб. Я рассказал несколько анекдотов, рассмешил своих друзей. Хотел рассказать давнюю историю о том, как однажды, сидя в засаде, заснул. Но тут закуковала кукушка: "ку-ку, ку-ку". Четыре раза. Перерыв. Опять четыре раза, опять перерыв и еще четыре. Вьюн подавал условный сигнал.

— Гаси цигарки! — предупредил Костя.

Мы затоптали окурки и разошлись по своим местам.

Угрюмый появился минуты через три после сигнала. Он шел неторопливой походкой. Выйдя на поляну, поднес к глазам часы и, замурлыкав себе под нос какую-то песенку, стал прохаживаться вокруг могилы.

Я раздвинул кусты и почти без шума вышел на поляну. Но Угрюмый обладал отличным слухом. Он мгновенно обернулся, скрестил руки на груди, но не произнес ни слова.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Кому добрый, а кому и нет, — не особенно дружелюбно ответил Угрюмый, всматриваясь в Мое лицо.

— Вы Лизунов?

— Вполне возможно. Разубеждать не собираюсь. — В его голосе мне почудился сдерживаемый смех.

— Что вы здесь собираетесь делать?

— А вам зачем знать?

— Простое любопытство.

— Удивительно, я тоже любопытен: как, например, вы сюда попали?

— Заглянул на вас посмотреть.

— Вот оно что, — протянул Угрюмый с уже нескрываемой усмешкой. — А я пришел проведать могилу бабушки.

Он, подлец, балагурил. Балагурил с жестким спокойствием, не ведая того, что его ожидает.

У меня тоже не было оснований нервничать, и я отвечал ему в тон:

— Серьезно? Вы так любили свою бабушку?

— Представьте! У меня это в крови. Я воспитан на любви к покойникам. Как ночь — меня тянет к ним.

— Приятно встретить человека, так дорожащего родственниками.

Я стоял, глубоко засунув руки в карманы. Это было мое преимущество. Руки Угрюмого лежали на груди. Когда он сделал движение, я быстро предупредил его:

— Руки держите так! В карманы не надо. Мне кажется, что вы хотели что-то вынуть?

— Вполне согласен, что вам так кажется. Я могу вас послушаться, могу и нет. Но вы меня заинтриговали.

Он говорил спокойно, с легкой усмешечкой. И это была не бравада, я сразу понял. Это было нажитое годами, вытренированное и хладнокровное бесстрашие.

— Ну ладно, хватит, — сказал я. — Приступим к делу. Почему вы не пришли на явку?